Она подхватила свое расплывшееся тело и неторопливо выплыла из кабинета, не прикрыв за собой дверь. Заранее зная все, я выглянула в коридор. Старый crocodile стоял в паре шагов от двери с таким выражением на лице, словно его чрезвычайно заинтересовал открывающийся из окна вид на соседний облупившийся брандмауэр. Поняв, что я ее застукала, она показала в оскале, должном изображать улыбку, свои прокуренные желтые зубы и не спеша поплыла по коридору. Я посмотрела ей вслед и, не выдержав, пробурчала злобно:

— Старая проститутка…

Она никак не может простить мне и роман с Джеком, и все мои успехи, и новенькую «хонду», и протчая, и протчая и протчая. И ведь с самого начала, когда я, совсем еще зеленая, пришла сюда работать, она меня почему-то невзлюбила. Почему? Не знаю. Да и не хочу знать.

Но скорый приезд Джека? Контракт? Поездка в Штаты? Господи, ну и новости! Только этого мне сейчас и не хватало для полного счастья… Какая скотина, ни словом об этом не обмолвился во время нашего последнего телефонного разговора… И я с трудом могла себе представить Джека рядом с собой сейчас, в водовороте всех этих событий и почти кинематографического бреда под названием «моя теперешняя жизнь».

Я вернулась в кабинет, плотно закрыв дверь. В кабинете crocodile было тихо. Только из коридора теперь уже приглушенно доносились голоса, стук пальцев по клаве компьютера и с улицы — истерические звонки проезжающего мимо трамвая. Ложечка в сrocodile's чайном стакане задребезжала — тоненько, нудно. Я быстро набрала номер.

— Алле-е-о? — услышала я ее голос.

— Это я, — сказала я негромко. — Ты мне нужна. Я подъеду к булочной на углу возле твоего дома. Ты уже должна будешь меня там ждать.

Я слышала в трубке ее частое дыхание. Потом она спросила тоненьким голоском:

— Во сколько я должна там быть?

— Через полчаса. Ни минутой позже. Поняла?

— Да, поняла.

Я не прощаясь, повесила трубку.

Я машинально следила за щетками, которые ползали по лобовому стеклу, сметая дождевую пыль. Опять моросило, свинцово-низкое небо нависло над привычно-мокрыми крышами домов, над блестящим асфальтом, над Невой, покрытой гусиной кожей недовольно взбаламученной воды.

Я свернула в проулок, проехала еще пол-квартала по ее улице и приткнулась возле длинной финской фуры. На углу, на противоположной стороне улицы за дверями булочной виднелось прилипшее к стеклу лицо Светочки. Я вынула из кармана и поставила на панель перед лобовым стеклом медицинский пузырек с прозрачной жидкостью — точную копию того, что я утопила в пруду. Светочке совсем не обязательно знать, что на этот раз в него налита самая обычная вода из-под крана. That's for the good.

Уже привычным жестом я кинула в рот таблетку. Помигала дальним светом. Она увидела мой сигнал, выскочила из булочной и перебежала дорогу.

Я открыла переднюю дверцу. Светочка осторожно залезла на сиденье. На меня она не смотрела, хмуро молчала. Она незаметно косилась на пузырек, наивно думая, что я не вижу — куда это она уставилась. Я выключила дворники.

— Они звонили тебе? — спросила я, к ней не поворачиваясь. — Кто-нибудь из них звонил?

Она помедлила. На ее бесхитростной физиономии отчетливо читалось сомнение: сказать правду или солгать?

— Только не врать, — сказала я и якобы машинально коснулась пальцем пузырька. — Я тебя, сучку, насквозь вижу. Давай, говори.

— Звонили, — выдохнула она, не сводя зачарованного взгляда со склянки.

— Когда?

— Вчера. И сегодня утром.

— Кто?

— Опять Саша… Ну, тот, который скульптор.

— Что он спрашивал?

— Ну… Он снова выпытывал, не звонила ли ты… Снова про твой новый адрес, ну, я ведь все сказала ему, как ты велела… И еще он очень хотел узнать, где ты работаешь…

— Что ты ему ответила?

— Все, все как ты велела, Оля… Что я не знаю, в каком издательстве. Сказала, что твоя фамилия Воронова. Все, как ты велела…

Она замолчала, тихо всхлипнула.

— Что еще? Говори.

— Он ужасно ругался, матом, он говорил, что я сяду вместе с ними, если не разыщу тебя для них, — зашептала она. — Он говорил, что они уже подали заявление в милицию…

— Подбери сопли, — рявкнула я.

Она испуганно сжалась, зашмыгала носом. Достала из кармана маленький батистовый платочек. Судорожно высморкалась, отвернувшись в сторону окна.

Заявление? Конечно, заявление — чистой воды блеф. В этом я была уверена. Просто они ее пытаются запугать и запутать. К тому же, судя по ее рассказу, она ни сном ни духом не знала о том, что произошло с первым… С его дочкой. Но на всякий случай я спросила:

— Заявление по поводу чего?

— Не знаю… Он ничего не объяснил… он только ругался и говорил, что…что…если я тебя не найду… что…

Она опять всхлипнула.

— Что — «что»? — ткнула я ее в бок.

— Что они меня пришьют по-тихому, разрежут на куски…засолят в бочонках с капустой и…и малой скоростью отправят в разные города Российской Федерации… Он так и сказал — пришьют… Почему именно в бочонках, Оля?..

Я не выдержала и захохотала в голос. Она испуганно уставилась на меня.

— Тебе весело, да? Весело? — пробубнила она. — А мне страшно… Какой-то там малой скоростью… меня…

Дура она была конечно, дремучая. Но это не меняло дела. Ее надо было успокоить. Но в то же время она должна бояться меня. И только меня, а не их.

— Ничего они с тобой не сделают, не бойся, — сказала я. — Что-нибудь сделать с тобой могу только я — легко и просто. Запомни это намертво. Так же, как и то, что ты теперь должна мочать как рыба.

Я вытащила сигарету. Закурила, не предложив ей.

— Значит так, — сказала я. — Никакого заявления никуда они не подавали. Херня все это. В этом ты уж не сомневайся. А ты должна по-прежнему молчать. Меня просто нет, понимаешь? Я испарилась, исчезла, куда — ты не знаешь. Тебе понятно?

Она кивнула, тяжело вздохнув.

— Это раз. Во-вторых, с этой минуты ты должна сразу же, как только они тебе звонят, сообщать мне. Все подробности, слово в слово. Не можешь запомнить — записывай сразу после разговора. И тут же перезванивай мне. Кстати, а другие не звонили тебе?

— Нет…

Она посмотрела на меня и жалобно сказала:

— А они… Они правда ничего мне не сделают, Оля? Как ты думаешь?.. Ну, пожалуйста, скажи…

Вместо ответа я ее спросила:

— Ты мне не звонила в эти дни?

— Зачем? — искренне удивилась она. — Ты же мне запретила это делать…

Я ничего ей не ответила. Опустила оконное стекло и выкинула окурок.

— Все. Свободна. Можешь идти.