крестьянские деревянные долбленые сабо: легкие и эластичные, плотно сидевшие на ноге и не набивавшие ее при длительной ходьбе; зимой в лапоть можно было подложить мягкого мелкого сена и ноге было тепло. Хорошо сплетенный лапоть плохо пропускал воду, а если и намокнет, можно было перемотать онучи мокрым концом наверх и вновь нога сухая.
Неким подобием лаптей были ступни, которые плелись, однако, из берестяных полосок. Были ступни низкие, как лапти, и высокие, вроде полусапожек с широким голенищем. Это была жесткая и неудобная, но зато не гниющая обувь. Ступни надевали только дома, чтобы выйти на двор, в хлев к скоту, где всегда было мокро и грязно.
В кубанских, донских, днепровских плавнях, в северных болотистых лесах часто надевали поршни, обувь преимущественно охотничью и пастушескую. Это был широкий кусок дубленой кожи с продетым по краям ремешком. Положив сенца и став ногой на поршень, стягивали вокруг щиколотки ремешок и завязывали его – и готова непромокаемая, легкая и мягкая обувь.
Праздничной обувью служили сапоги, имевшиеся, однако, не у каждого мужика. Это были так называемые русские сапоги, с высоким, под колено, цельным голенищем (европейские сапоги были с голенищами на шнуровке); лучшими были вытяжные сапоги, у которых и передок, и задник вытягивались на колодке заодно с голенищем, так что швов было очень мало, но для крестьянина такие сапоги, требовавшие тонкой кожи, были слишком большой роскошью. Шились крестьянские сапоги из крепко продегтяренной толстой яловичины, на деревянных гвоздях, «со скрипом», для чего в задник подкладывался двойной слой бересты. Сапоги берегли: мужик мог идти до церкви босиком, и при входе в село обувался. Были и женские праздничные сапожки, покороче, из более тонкой кожи, с голенищами в мелкую складку и с тиснением, нередко красные. Но чаше женской праздничной обувью служили коты (они же черевики, чирки, чарыки, чоботы), открытые кожаные туфли с язычком, отороченные по кромкам белой или красной кожей, сукном или плисом, на широком невысоком каблуке с медными подковками, закреплявшиеся на ноге с помощью обмотанного вокруг голени ремешка, продетого в петлю на заднике. Коты носились с толстыми, вязанными из цветной шерсти, орнаментальными паголенками без ступней, длиной до колен. Но пора и покинуть коник. Пойдем по избе дальше. Угол за печью назывался закут или запечье. В закуте зимой содержали мелкий скот и птицу: хлева обычно были построены кое-как и кое- из-чего и новорожденные телята, ягнята, козлята могли там просто замерзнуть, так что первые дни или даже недели их содержали в закуте на толстом слое соломы, постеленном на пол. Конечно, мокрая солома периодически убиралась, тем не менее пол в закуте гнил очень быстро. Содержать новорожденных животных в избе нужно было еще и потому, что хозяин двора, живший в хлеву, дворовой, в отличие от домового был зол и буен и особенно не любил новорожденных. Поэтому их сначала «кумили» с избой, совали их головой в печь, разумеется, нетопленную. Иначе скотские младенцы, оказавшись сразу после рождения наедине с дворовым, были бы им убиты.
Здесь же, в закуте, на кучке заметенного сора, стоял голик, которым мели пол. Сор из избы выносить запрещалось, это было очень опасно. Ведь на пол падали выпавшие или вычесанные волосы, обрезки ногтей при их стрижке, а это для колдунов самое лучшее средство для наведения порчи. Поэтому сор при очередной топке сжигали в печи, а до этого его хранили в избе под голиком. Здесь же, под голиком, обитала кикимора – еще одна разновидность нежити. Кикимора была вздорной, капризной и злобной. Она, прикинувшись бабой, пыталась прясть, на самом деле путая и рвя пряжу, если прялку бросали на лавке, не перекрестив ее. Кстати, узнать кикимору можно было именно по манере прясть: при работе она подпрыгивала, сидя на лавке. Кроме того, кикимора носила открытые «. распушенные волосы, а добропорядочная замужняя женщина непременно заплетала волосы в две косы и, укладывая их вокруг головы, тщательно прятала под повойник. Правда, добронравных и трудолюбивых женщин-чистюль кикимора любила и даже могла помочь: например, если баба уморилась за день и забыла помыть посуду, кикимора могла перемыть ее и аккуратно расставить на полках, могла покачать закричавшего ребенка. Зато, если баба была ленивая грязнуля, кикимора могла сбросить и мытую посуду с полки и перебить ее.
Впрочем, некоторые полагали, что кикиморы живут вообще не в избах, а на болоте, среди кочек. Разумеется, это неосновательное мнение: кто же тогда путал и рвал пряжу и бил посуду в избе?
В центральный печной столб и стены немного выше головы стоящего человека концами врезались два воронца. Это были толстые и плоские, довольно широкие брусья, образующие как бы полки. Один воронец врезался концом в переднюю стену, отделяя, таким образом, бабий кут. К нему и подвешивалась занавеска, прикрывавшая его. На этот воронец, как на полку, ставилась разная крупная посуда: братины, корноватки для формовки хлебов, жбаны. На второй воронец, шедший поперек избы и врезавшийся концом в боковую стену, настилались полати – широкий дощатый помост, шедший под потолком над входной дверью и простиравшийся от печи до стены. На полатях спали дети, а иногда и взрослые, здесь хранилась одежда, сушился лук, горох. Ход на полати был с печной лежанки, так что лазать было недалеко. Поэтому о человеке, похвалявшемся, что он бывал в дальних краях, иронически говорили, что съездил он с печи на полати на хлебной лопате.
Представляется, что здесь будет уместным рассказать о домашней утвари, находившейся в распоряжении женщин. Посуда в крестьянской избе была немногочисленна. Это были глиняные горшки или чугуны разного размера для приготовления пиши, латки – глиняные сковороды с высокими вертикальными бортами, ночвы или ночевки – широкие липовые лотки с низенькими бортиками и двумя ручками по концам (на них месили тесто, сюда выкладывали испеченные в печи хлебы и пироги), деревянный совок для муки, деревянные ложки, высокогорлые кринки или горлачи (кубаны) для молока или кваса, глиняные и деревянные чашки и миски, жбаны разного размера, с ручкой и крышкой, для пива и браги, ковши разных типов и размеров, от маленьких наливок до ведерных скопкарей с двумя ручками, для наливания жидкостей и питья, ендова, большая округлая деревянная или медная луженая чаша с носиком, или такая же братина, не имевшая носика, которые выставлялись на праздничный стол для пива и браги. Могли быть здесь и небольшие стопки для вина, медные или стеклянные, из толстого зеленого стекла. В избах побогаче, а затем и повсеместно могли быть для вина и лафитники – большие рюмки на ножках, а также дешевые, ярко расписанные чайные чашки и блюдца, изделия многочисленных мелких крестьянских гжельских заводов или завода А. Попова, продукция которого была рассчитана на простой народ. Большой медный самовар тульской или уральской работы был предметом роскоши и обычно имелся только у зажиточных семейств; недаром при описи имущества за неуплату податей в первую очередь описывали самовар как предмет абсолютно ненужный. Разумеется, в избе стояли одна-две глиняных корчаги, ведра на 2-3, для расходного запаса воды, под квас, брагу или пиво, а также ведра бондарной работы, собранные из клепки на деревянных обручах, лохань для помоев. В углу у входа мог висеть урыльник или рукомой – горшок для умывания, с двумя ушками и двумя носиками, и под ним лохань. Под лавкой стояла бондарной работы квашня с крышкой, в которой замешивали тесто. Здесь же была корноватка или корневатка, округлая небольшая корзина, плотно плетенная из тонких сосновых корней, для формовки хлебов. В избе были также сито из конского волоса и решето из мочала, оба с лубяными обечайками; их использовали для просеивания муки. Могло здесь находиться и деревянное, долбленое корыто, а также долбленая из обрубка крепкого дерева (лучше всего из дуба) ступа с четырьмя ручками, с тяжелым крепким деревянным пестом в ней.
Кроме того, в крестьянской избе необходим был такой предмет, как рубель – плоский брусок длиной в аршин, с ручкой на конце и рубчиками на рабочей плоскости.
Современные хозяйки знают, как трудно гладить утюгом льняные веши. К тому же при усиленной глажке лен, особенно на швах, начинает неприятно лосниться и нисколько не оправдывает излюбленного журналистами и искусствоведами названия «русское серебро». И правильно. Лен нельзя гладить. Его нужно выкатывать рубелем. Хозяйка наматывала льняное полотенце на скалку и, нажимая на нее рубелем, с силой прокатывала по столу. От этого полотно все туже наматывалось на скалку, в то же время размягчаясь и разглаживаясь. При выкатывании присохшие мельчайшие ворсинки, характерные для льняной ткани, распрямлялись, «вставали дыбом» и выкатанное изделие действительно серебрилось. Правда, выкатать белье рубелем – это вам не современным утюжком гладить, тут пота немало сойдет.
Коль скоро заговорили о тканях, нужно сказать и о «стиральной машине» – вальке. Это деревянное изделие, правда, скорее всего было не в избе, а в сенях. Валек представлял собой увесистый короткий, обычно немного выгнутый деревянный брусок с ручкой. Хозяйка брала его на речку и, намылив в несколько раз сложенную ткань, с силой била по ней вальком, «выбивая» вместе с мыльной водой и грязь. Мокрую, предварительно прокипяченную в печи, в корчаге со щелоком «постирушку» хозяйка несла на речку в корзинах, цепляя их на коромысло. Коромыслом носили и воду из колодца. Это был
