Оксфорда, Колледж Святой Троицы…
– Да, примером, к примеру, например – это сильно сказано, – отметил Ниери.
– Так вот, он искал спасения в инсулине и излечился от диабета!
– Бедняга… Спасения от чего, ты сказал?
– От потогонного безделья!
– Я не удивляюсь старине Беркли,[63] – несколько поменял направление беседы Ниери. – Что ему еще оставалось делать? В нем сработал защитный механизм. Полный отказ от всякой материальности или развал выстроенной философской системы. Сон, наполненный чистейшей воды ужасом. Сравни с тем, как ведет себя водяная крыса.
– Главное преимущество такой точки зрения, – стал развивать эту неясную мысль Вайли, – заключается в том, что хотя и нельзя ожидать изменений к лучшему, по крайней мере, можно тешить себя тем, что не будет становиться и хуже. Все будет оставаться так, как было всегда.
– Да, верно, но только до тех пор, пока система не разобрана на части, – уточнил Ниери.
– Если, конечно, предположить, что подобное будет позволено, – подхватил Вайли.
– Из всего этого мне приходится заключить, – попытался подытожить Ниери, – и поправь меня, если я не прав, что обладание –
– Человечество можно сравнить с колодцем с двумя ведрами, – продолжил Вайли изложение своего видения сути человека, – одно из которых опускается, чтобы быть наполненным, а второе поднимается, чтобы быть вылитым.
– Иначе говоря, то, чего мне удается достичь на качелях, называемых «девица Кунихэн»,[65] – попытался Ниери приложить сравнение Вайли к своей ситуации, – если я правильно понял смысл твоей метафоры, я теряю на всяких обходных маневрах вокруг какой-то другой девицы, не Кунихэн.
– Изумительно сказано, хоть и темно, – восхитился Вайли.
– Однако дело в том, что никакой девицы просто нет, – вздохнул Ниери.
– Ну, кто-нибудь рано или поздно объявится, – утешил Вайли Ниери.
– Да поможется этому острову Кони на востоке,[66] иначе называемому Ниери, – воскликнул Ниери, просительно сжимая руки, – приобрести какие-нибудь китайские аттракционы, иные, чем девица Кунихэн.
– Вот теперь ты дело говоришь, – обрадовался Вайли, – а вот когда ты разглагольствуешь о какой-то панацее, ты просто воздух сотрясаешь. А вот когда хочешь устранить хотя бы один симптом, тогда ты дело говоришь.
– Не какой-нибудь симптом, а только один-единственный – Кунихэн.
– Ну, как бы там ни было, не думаю, что тебе будет трудно найти ей замену, – высказал уверенность Вайли.
– Бог свидетель, ты иногда изъясняешься так, как изъясняется это дрянцо, этот Мерфи, – скривился Ниери.
– Как только достигается определенная степень проникновения в суть проблемы, – отпарировал Вайли, – все начинают изъясняться, если вообще требуется что-то сказать, на уровне одного и того же, как ты изволил выразиться, дрянца.
– Если тебе когда-либо вздумается унизиться от обобщений к частностям, – съязвил Ниери, – помни, я всегда к твоим услугам и готов внимательно тебя слушать.
– А я тебе дам такой совет в ближайшее же время отправляйся в гостиницу «У Ви…»
– Что ты несешь? – возмутился Ниери.
– Не торопись, дай досказать. Сперва ты посылаешь своей Кунихэн письмо, в котором пишешь, что рад сообщить ей, что все наконец устроено, ты разжился паспортами, всеми необходимыми бумагами, чтобы куда-то там отправиться и зажить счастливой жизнью, и она теперь вольна поступать, как ей захочется – она может заворачивать во все эти бумаги селедку. И больше ни о чем не упоминаешь. Ни о том, почему и куда ты сбежал из Дублина, ни о страсти, съедающей тебя. Она день-два будет сидеть, не рыпаться, обдумывать…
– Обдумывать – это неплохо, – отметил Ниери.
– Так вот, день-другой она проведет… скажем так, в душевных страданиях и наконец решится на то, чтобы, так сказать, случайно столкнуться с тобой на улице… Но вместо тебя с ней столкнусь я.
– Что? Что ты несешь? – воскликнул начисто сбитый с толку Ниери. – Ты же вообще ее не знаешь!
– Да, не знаю, в смысле того, что не знаком с ней, но знаком с ее, так сказать, телесным аспектом, во всех, можно сказать, подробностях.
– Что это значит? – вскричал Ниери.
– А это значит, что восхищался ею, так сказать, издалека.
– Я все равно не понимаю. Насколько издалека?
– Поясняю. Дело было в прошлом июне, – Вайли говорил медленно и задумчиво. – Я наблюдал за ней
Вайли, погрузившись в сладостные воспоминания, замолчал. А Ниери как человек широкой души отнесся уважительно к Вайлиевым грезам.
– Какой у нее бюст! – после весьма продолжительного молчания воскликнул вдруг Вайли, очевидно, дошедший в своих воспоминаниях именно до этой части образа Кунихэн. – И дело, так сказать, не в объеме, а в форме.
– Так оно и есть, – весьма сухо согласился Ниери. – но уместно ли… уместно ли тебе будет, как ты говоришь, сталкиваться с ней на улице? Предположим, что это произошло. Что дальше?
– После обмена обычными любезностями, – продолжил Вайли, – она, конечно же, спросит, видел ли я тебя в последнее время… и вот тут она попалась!
– Если все это подстраивается просто для того, чтобы убрать меня с дороги, пока ты обрабатываешь Кунихэн, то почему мне нужно отправляться в Лондон, а не, скажем, в Тару?[67]
Мысль о поездке в Лондон была неприятна Ниери по нескольким причинам, и одной из самых убедительных из них являлось нахождение в Лондоне его второй, брошенной им супруги. Строго говоря, эта женщина, урожденная Кокс, не была его законной женой, и он не имел перед ней никаких обязательств; его первая, вроде как законная и покинутая им супруга, находясь в полном здравии, проживала в Калькутте. Однако госпожа Кокс и ее юристы имели иные, чем Ниери, воззрения на законность и обязательства. И Вайли кое-что об этом было известно.
– В Лондон надо поехать, чтобы восстановить управление над Купером, который либо запил, либо попал в какую-нибудь передрягу, а скорее всего и то, и другое.
– Ну а разве нельзя было бы с твоей бесценной помощью разрешить все проблемы прямо здесь, на месте и вообще позабыть об этом Мерфи?
– Я очень боюсь, – высказал опасение Вайли, – что до тех пор, пока Мерфи будет оставаться хотя бы отдаленной, так сказать, возможностью, Кунихэн никаких переговоров вести не будет. Все, что я могу сделать, так это обосновать тебя прочно в положении человека, как бы это получше выразиться, первого, к кому она обратится, когда окончательно поймет, что о Мерфи нужно раз и навсегда забыть.
И тут Ниери снова драматично и порывисто закрыл лицо руками.
– Кэтлин! – позвал Вайли и, когда она появилась, попросил: – Скажи господину профессору самое страшное.
– С вас за кофе и коньяк… по шестнадцать за каждый кофе и по сорок восемь за коньяк, – стала бормотать Кэтлин, подсчитывая, – …всего, значит, один фунт двадцать восемь.
Уже на улице Ниери спросил:
– Вайли, скажи мне, отчего ты так добр ко мне?
– Когда я вижу человека, попавшего в сложное положение, я не могу совладать с собой.
– Надеюсь, ты сможешь убедиться, что я не лишен благодарности, – заверил своего спутника
