небес, словно невидимый благодатный дождь. Ей была жизненно необходима эта минута передышки.

А потом помыслы Ливий вновь обратились к Гаю. Он лежал, все такой же неподвижный, — ночь, проведенная в сырости и холоде, не прошла даром, у него начался жар: кожа на лице, прежде восковая, теперь приобрела землистый оттенок, глаза безо всякого выражения смотрели в пустоту неба, углы губ опустились, точно на маске, высеченной на стене какого-нибудь колумбария. [18] Похоже, он дошел до такого состояния, когда отчаяние уже не ищет выхода, а словно бы застывает в душе, отравляя ее смертельным ядом. Его жизнь угасала, иссякала капля за каплей, и даже присутствие любимой женщины, сознание того, что ради него она пожертвовала всем, что имела, не вселяло надежду.

Ливий стало страшно. Она не смела тревожить Гая и заговаривать с ним. Она украдкой пыталась встретиться с ним взглядом и не могла. Она сникла, ее руки упали, как плети, глаза потускнели. Чтобы спасти Гая, они попытались представить его мертвым, между тем как на его челе и без того лежала безжалостная печать смерти!

Через пару часов им пришлось остановиться в небольшой придорожной гостинице, каких в те времена уже немало настроили вдоль дорог. Это было опасно, но Ливия настояла на своем — она надеялась отыскать какого-нибудь врача. Она больше не слушала и не хотела слышать советов и предостережений Элиара, который все-таки сохранял здравомыслие и силу духа, ей не нужны были робкие и искренние увещевания Тарсии, она видела перед собой лишь Гая, умирающего, отчаявшегося Гая и могла думать только о нем.

Они устроили раненого наверху, в небольшой комнатке. Ливия осталась с ним, а Элиар вышел — необходимо было напоить лошадь и немного разведать обстановку. Тарсия вызвалась его сопровождать. Они спустились вниз — хозяин знал об этом, так как Элиар разговаривал с ним. Перед тем как выйти на улицу, галл сказал гречанке:

— Хорошо, если б кто-нибудь мог нас предупредить, если вдруг что-то случится.

Тарсия еще раньше приметила шустрого мальчишку, племянника хозяина. Теперь она подошла к нему и шепнула несколько слов, одновременно протянув асс. Зажав монетку в кулаке, мальчик согласно кивнул.

Потом они вышли из гостиницы и на мгновение остановились у сложенной из крупного камня стены. Здесь было тихо; в воздухе витал чуть заметный запах осени, высоко в небе летали птицы. Дорога тянулась вдаль, туда, за тяжелую гряду облаков на горизонте, там были горы и море, и… свобода. И Тарсия никак не могла понять, близко это или далеко.

Если Гай умрет, Ливия, наверное, вернется домой. Что тогда будет с ними?

— Неужели он не выживет? — тревожно спросила гречанка.

— А он и не хочет жить.

— Не понимаю, — задумчиво промолвила девушка, — на его месте я бы радовалась, что осталась жива.

— Он не был готов к случившемуся, в этом все дело, — сказал Элиар.

— А как же госпожа?

— Она другая. У нее есть уверенность в будущем, а у него нет.

— Значит, смерть для него — наилучший выход?

— Не знаю.

Элиар усмехнулся. Римляне! Им просто необходимо чувствовать себя великими, стоять хотя бы на ладонь выше других народов, а по возможности и соотечественников. И когда кто-то или что-то сбрасывает их с пьедестала, они теряют волю к жизни.

Он был не прав: среди сограждан Гая Эмилия было немало таких, кто сохранял силу воли и духа при любых обстоятельствах.

Завершив все дела, Элиар и Тарсия вернулись обратно. Перед тем как войти внутрь помещения, галл сказал гречанке:

— Иди, взгляни, что там и как, а я подожду здесь.

Едва девушка переступила порог, мальчик незаметно кивнул ей, а потом показал на какого-то человека, который в этот момент говорил с хозяином. Человек этот, скорее, не раб, а отпущенник, был вооружен и при ближайшем рассмотрении имел весьма дерзкий вид. Еще четверо мужчин поджидали его тут же, у входа.

Хозяин не заметил Тарсию — он был занят беседой. Торопливо сунув мальчику еще одну монету, девушка быстро вышла из комнаты и бросилась к Элиару. Выслушав ее, гладиатор задумался. Тем людям нужна Ливия — это ясно. Гая они, вероятно, не пощадят — его голова недешево стоит. А они с Тарсией? У них есть крепкая повозка, хорошая лошадь, немного денег. Никто не станет преследовать их без лишней надобности…

Гречанка, всегда чутко улавливавшая его настроение, с тревогой произнесла:

— Мы не можем оставить госпожу. Они ее убьют!

— Нет. Эти люди наверняка посланы ее мужем — она нужна ему живой, а не мертвой.

— А он? Ты позволишь ему умереть? Ты?!

Элиар пожал плечами:

— А что я? Легко воображать себя героем, будучи римлянином! Я же не знаю, для чего и зачем я живу, — с тех пор как потерял свободу!

Она молчала, глядя ему в глаза ясным, твердым, проникновенным взглядом. И он не смог выдержать этот взгляд.

— Что ж… Хозяин скажет, что наверху только женщина и раненый. Ты оставайся здесь. Если что-то будет не так, беги.

Он на мгновение порывисто прижал ее к себе, а после оттолкнул с нарочитой небрежностью. Девушка хотела что-то сказать, но передумала и, усилием воли сдержав подступившие слезы, сурово кивнула ему вслед. Потом прислонилась к стене. Что она наделала?! А если Элиар погибнет? Ведь силы неравны… И все же не могла поступить иначе.

Элиар обошел строение, ловко вскарабкался на примыкавший к комнатам второго этажа небольшой крытый балкон и проник внутрь помещения. Ливия, по-прежнему сидевшая у постели Гая, обернулась и вздрогнула от неожиданности. Галл приложил палец к губам и указал на дверь. Почти в тот же миг в нее постучали так сильно, что задрожали крючья.

Ливия испуганно вскочила, но Элиар жестом велел ей сесть.

— Кто там? — спросила она, повинуясь его знаку.

— Мы ищем госпожу Ливию, жену Луция Аскония Ребилла, — громко отвечали ей.

Элиар утвердительно кивнул.

— Я здесь, — произнесла молодая женщина.

Ее голос слегка дрожал.

Гай Эмилий открыл глаза и с обреченным спокойствием смотрел на дверь.

— Открой, госпожа! Мы прибыли по поручению твоего мужа и не причиним тебе вреда. У нас есть послание от него.

— Я не открою.

Наступила минутная тишина. Потом за дверью решительно произнесли:

— Тогда мы войдем силой. Таков данный нам приказ. Элиар прислонился к стене возле самых дверей и поднял меч. Выражение его лица выдавало величайшее напряжение, голубые глаза сверкали. Дверь была простая, деревянная, не обитая металлом, она запиралась вделанными в порог и притолоку крючьями. Теперь доски затрещали, крючья дрогнули, и… через несколько минут неизвестные ворвались в комнату. Первый был мгновенно сражен наповал, он пролетел вперед и свалился бездыханным почти у ног Ливий. Второго, напротив, отшатнуло назад — Элиар ранил его в грудь и следующим ударом выбил из рук оружие.

Остальные двое отступили (один из пятерых, вероятно, остался внизу), но галл выскочил следом, чтобы вынудить их принять бой на лестнице, где он находился в положении, более выгодном для нападения и защиты. Инстинкт самосохранения пробудил в нем зверя: Элиару, много раз выступавшему на арене, было хорошо знакомо такое состояние — оно нередко спасало ему жизнь. То было не бешенство, не слепая