спасительную темноту огромного запутанного квартала спящих инсул, и тут же услышал торжествующий вопль — его заметили.

Луна поднялась совсем высоко, ее свет окончательно прорвался сквозь мглу, и все вокруг поблескивало серебром. А утром улицы окутает белесый туман, и будет сильнее, чем обычно, ощущаться мягкий запах осени. Но до утра… Раньше Гай, случалось, пытался представить, что происходит, когда человек умирает. Ты покидаешь мир, где прожил многие годы, люди, которые так долго тебя окружали, продолжают заниматься повседневными делами, и так же светит солнце, только ты об этом не знаешь, не видишь этого и не увидишь… уже никогда.

Гай бежал так быстро, как мог, бежал, не оглядываясь, пока сослепу не врезался в какую-то стену. И тут же понял, что обессилел. Ему не удавалось отдышаться, казалось, толчки сердца обгоняют друг друга. Вокруг было тихо, и все же Гаю чудилось, будто он чует опасность каждым нервом. Ею был пропитан воздух, она пряталась в темноте, ею дышал каждый камень всех этих стен… Куда бежать? У него не осталось в Риме близких друзей, да и кто стал бы ему помогать, кого бы он осмелился подвергнуть смертельной опасности, ведь за предоставление крова и защиты проскрибированному любому жителю Рима грозит смертная казнь!

Вдруг Гай почувствовал сильный толчок, и в тот же миг тело пронзила нечеловеческая боль, в мгновение ока распространившаяся от плеча вниз по руке и в грудь, отчего в мозгу заплясали огненные вспышки. Он бессильно дернулся, готовый сползти на землю, и все же жажда жизни была столь велика, что он заставил себя двинуться вперед, прорываться сквозь боль, страх, темноту и красный туман в голове…

…Тарсия заканчивала перестилать постель госпожи, когда в комнату вошла другая молодая рабыня.

— Тебя ждет твой дружок, — сказала она, — он стоит у задней калитки.

Гречанка обрадовалась и встревожилась одновременно. Элиар редко приходил столь внезапно и в такой поздний час — чаще они заранее договаривались о встрече.

Она вышла в сад и быстро пошла по дорожке легкой летящей поступью, на ходу поправляя прическу и одежду.

«Дочь Гелиоса» — так нередко говорили о ней. В самом деле, даже ее усыпанная веснушками нежная кожа вечно хранила что-то от знойного лета и мягкой, пронизанной золотом осени, не говоря о волосах, словно бы мерцавших отражением неведомого пламени, и глазах, в которых застыли янтарные блестки.

Тарсия решила не отпрашиваться у госпожи — чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. Ключ от задней калитки находился при ней.

…Элиар стоял неподалеку от ограды; когда Тарсия окликнула его, обернулся, и она сразу заметила, как сквозь печать настороженности и твердости на его лице просвечивает радость. Она устремилась к нему, и они сомкнули объятия в едином, сильном и страстном порыве. У Тарсии защемило сердце. Если б всегда было так… Держаться за руки, улыбаться друг другу, засыпать и просыпаться вместе… О эти встречи в холодные осенние вечера, озябшие тела, скованные мысли, горькие прощания… Невозможность расстаться и невозможность быть вместе.

— Тарсия, — начал он без вступления, разжимая руки, — завтра хозяин уезжает в провинцию и берет меня и еще нескольких гладиаторов с собой. Я пришел проститься. Он отпустил меня на сегодняшний вечер, у нас есть время до второй стражи.[16]

Глаза Тарсии были прикованы к его лицу. Вновь вернулось беспрестанно мучившее ее чувство незащищенности. Она не спрашивала, куда именно он едет и когда вернется, — вероятнее всего, он и сам этого не знал. Хозяева их судьбы не они сами и даже не боги… Гречанка тихо заплакала. Снова между нею и этим враждебным миром не будет никого, к кому она могла бы прислониться в тяжкую минуту. Никого и ничего…

— Вот что, — сказал Элиар, вновь обнимая ее, — мы можем пойти куда-нибудь, посидеть в харчевне или, если можно, проведем время в твоей комнате. Помнишь, ты говорила, что твоя хозяйка позволит…

Да, наверное, Ливия разрешила бы, хотя в последние дни она ходила странно притихшая, погруженная в себя… Разрешила бы, но… Тарсия не двигалась. Слишком живой, яркой, реальной была эта минута, точно капля крови, выступившая из свежей царапины. Она вспомнила о том, как Луций угрозами заставил ее пойти на предательство. О, она пошла бы еще на многое, только бы избежать унижения и боли! Девушка закрыла лицо руками. Она пронзительно, ясно чувствовала, что больше не может так жить.

Тарсия открыла рот, собираясь что-то сказать, и вдруг отшатнулась с приглушенным вскриком, тогда как Элиар не двинулся и не дрогнул, он бестрепетно смотрел на появившегося из темноты человека, который приближался к ним шатающейся походкой, — его лицо было пепельно-серым, искаженным от боли, одежда залита кровью. Одной рукой он держался за плечо, из которого торчал кинжал, другая висела, как плеть.

Хотя его глаза смотрели прямо на Тарсию, едва ли он видел ее — его стремительно уносило к тем пределам сознания, за которыми начинается забытье. Сделав еще несколько шагов, он упал на землю, и с его губ вырвался последний хриплый стон.

— Пошли отсюда, — быстро произнес Элиар, но девушка не услышала.

— Надо помочь, — прошептала она. Он удержал ее за руку.

— Их теперь десятки… на каждой улице.

— Ты не понимаешь! — Гречанка отчаянно замотала головой. — Я его знаю! Это… это…

Не закончив, она снова сделала попытку склониться над неподвижным телом, но Элиар опередил ее:

— Знаешь? Кто это?

— Друг моей госпожи, — поспешно произнесла она, в волнении ломая пальцы. — Потом я все объясню, а сейчас, прошу тебя, Элиар, я должна помочь…

— Тихо, — перебил он, пытаясь осмотреть рану. — В него метнули кинжал… скорее всего, наугад, и… очень удачно промахнулись.

— Рана не смертельна?!

— Нет. Но он потерял много крови. Вдобавок оружие может быть отравлено.

— И все-таки мы можем постараться спасти…

Элиар бросил на нее острый взгляд:

— …этого римлянина?!

В ответ гречанка молча сняла головную повязку и протянула ему. Еще раз встретившись с ней глазами, Элиар отвернулся, а в следующий момент рывком вытащил неглубоко сидевшее оружие. Голова раненого резко дернулась, и он остался лежать на земле, неподвижно распростертый, точно большая тряпичная кукла. Элиар, как сумел, перевязал рану, испачкав кровью свою одежду и руки. Тарсия помогала ему — в ее лице не было страха, только безумная надежда.

— И что теперь? — спросил Элиар.

Она кивнула на калитку. Он смотрел на девушку, как на помешанную.

— Если за ним гонятся убийцы, они поймут. Кровь… Тарсия мотнула головой. Может быть, не заметят. Темно.

— А там, внутри? Кто его примет?

— Я позову госпожу.

Элиар невольно усмехнулся. Женщины! Такая отчаянная смелость во имя… любви? Кажется, мужчины на подобное не способны. Он давно уже не был ни бескорыстным, ни безрассудным и все-таки, глядя в умоляющие глаза Тарсии, почему-то не мог отказать в ее просьбе.

Элиар похлопал раненого по щекам. Бесполезно: тот не проявлял признаков жизни. Тогда они с Тарсией подняли безвольное тело и потащили к калитке. Опустили на землю уже по другую сторону ограды, и гречанка быстро закрыла калитку на замок.

— Я не могу оставаться здесь, — сказал Элиар.

— Подожди немного! — взмолилась она. — Сейчас я приведу госпожу.

— Как ты пойдешь? Ты испачкалась в крови.

— Не очень сильно, — сказала Тарсия, — только руки. Я помою в фонтане.

Она бросилась к дому и в самом деле вернулась со своей хозяйкой. Когда Ливия приблизилась, Элиар