– Каждая бутылка стоит пятьсот долларов, – говорит Хартман. – Я поспорил с Сакуро на то, что ты не появишься. Не то чтобы я ему не поверил, но, по-моему, будет неуважением отдавать ему это в качестве награды. Ведь он гений.

И Хартман, и Сакуро выглядят очень довольными.

– Мне нужна записка. Или… у меня есть ты и Мэгги. И Сакуро сказал, что один из вас сломается, чтобы спасти другого от боли и унижений.

И вдруг из темноты раздается голос. Он произносит что-то на неизвестном мне языке, но явно восточном. Это сержант Ким. Я не знаю, что он сказал. Но я ощущаю в его высказывании насмешку и издевку. При всем самообладании, которое требуется для того, чтобы достичь вершин боевых искусств, Сакуро Дзюдзо отвечает ему – вероятно, в нем содержится нечто убийственное.

Ким снова что-то говорит.

Потом Сакуро. Затем он что-то произносит своим ниндзя, и мы мгновенно оказываемся у камина. Сакуро поворачивается к Хартману.

– Это мой бой. Я одержу победу. И это никак не повлияет на дело.

– Конечно, – отвечает Хартман.

– Расчистите пространство, – говорит Сакуро, обращаясь ко мне и Тай By. Поскольку он нанес нам поражение, мы обязаны ему повиноваться. И мы с Тай By раздвигаем столы и стулья, стоящие у камина, а потом отходим в сторону. Ниоткуда появляется сержант Ким.

Судя по всему, это бой, который Киму суждено проиграть. На его лице написано, что он старый солдат, которого последние двадцать лет интересовали лишь деньги и который пьет больше, чем это следовало бы делать. А потом я понимаю, что дело обстоит еще хуже. Гораздо хуже. И если Ким сейчас не вынет из рукава волшебный меч, то, значит, он окончательно рехнулся. Он собирается сражаться с Сакуро голыми руками. А у Сакуро меч. Оружие самураев, которым он владеет лучше всех. Какие там мистика, ки и прочая ерунда. Просто представьте себе, что вы оказываетесь на ринге с серьезным противником. Или собираетесь играть против «Детройтских львов». Или на теннисном корте в паре с лучшим теннисистом мира. Они обладают такой силой и скоростью, за которой невозможно угнаться. Они владеют такими трюками и комбинациями, которые вы даже не можете себе вообразить.

Они встают друг напротив друга. Ким смеется. Сакуро еле заметно ухмыляется. На первый взгляд они стоят абсолютно неподвижно, но я понимаю, что на самом деле они маневрируют. Я знаю, что бой уже начался. Внезапно Ким прыгает в сторону; делает колесо и оказывается справа от Сакуро, тем самым избегая удара, который тот намеревался нанести. Все смотрят только на них. Я делаю легкое движение, чтобы проверить, не утратил ли ниндзя бдительность.

Нет, не утратил. А я круглый дурак, что решил его проверять, – теперь он будет еще бдительнее. И во мне угасают последние проблески надежды.

Сакуро совершает настолько быстрое движение, что я его даже не замечаю, – лишь отблеск пламени вспыхивает на его клинке, и я вижу отрубленную руку Кима.

Время останавливается. Сакуро замирает и любуется своей работой, наслаждаясь видом руки, отваливающейся от человека.

Кровь из оставшегося обрубка бьет фонтаном. Ким поднимает его вверх и ослепляет Сакуро Дзюдзо. Не опуская руки, Ким ныряет вперед, наносит удар здоровой рукой по незащищенной шее Сакуро и убивает его.

Я вытаскиваю из кобуры, закрепленной на щиколотке, пистолет и убиваю ближайшего ко мне ниндзя.

Вошедший в холл Пол направляет дуло пистолета на другого.

Ким запихивает руку в камин и прижигает рану. Наверное, у него шок, потому что он не издает ни звука.

Не опуская пистолета, я поворачиваюсь к Хартману.

Ким отходит от камина, достает бутылку шампанского и бросает ее Тай By, после чего запихивает обрубок руки в лед. Лицо его покрывает смертельная бледность, и он, лишившись сознания, сползает на пол.

Дэвид Хартман падает на колени, и его начинает рвать.

– Он мертв? Мертв?

Я подхожу к Сакуро и проверяю. Он мертв.

Пол укладывает оставшегося ниндзя на пол и заставляет его раздвинуть руки и ноги. Даже проиграв, эти ребята остаются опасными. Однако я не хочу его убивать.

– Вы убили Сакуро Дзюдзо. Вы обезумели, обезумели, – повторяет Хартман. – Вы только что уничтожили инвестицию в двадцать миллионов долларов. Он был… он был… он должен был стать машиной по производству денег. Клубы, игрушки, фильмы, одежда, поточные линии – все. Он готов был снять картину за две недели. Ты рехнулся, Броз. Просто рехнулся.

Я даю Хартману пощечину, чтобы остановить истерику.

– Он просто умер. Уж он-то понимал такие вещи.

Тай By осторожно поднимает руку двоюродного брата, оглядывается в поисках чистой тряпки и, заметив салфетку на одном из столов, аккуратно заворачивает руку в нее. Затем он открывает бутылку шампанского и, положив голову дяди к себе на колени, поит его, чтобы вывести из шока.

– Ну ладно, Дэвид, – говорю я. – Мы собираемся обменять тебя на Мэгги. А потом я отдам тебе записку, и мы сделаем вид, что всего этого никогда не было. «Юниверсал секьюрити» позаботится о трупах. Они умеют это делать. Мы еще сможем стать друзьями. Ты поможешь Мэгги с ее карьерой. А я буду хранить все твои тайны. А если ты нарушишь договор, я приду и убью тебя. Потому что это моя профессия. Убивать.

С чего бы начать, когда мы уже совсем подошли к концу?

Для меня все началось одним исключительно темным вечером. Я живу в самом конце тупика. На грязной улице без названия и каких-либо опознавательных знаков в пригороде Нью-Йорка. Небо затянуто плотными тучами, из которых непрерывно идет мелкий дождь. В Нью-Йорке, где я жил раньше, никогда не темнело. Но за городом, когда луна и звезды скрываются за тучами, наступает настоящая кромешная тьма.

Я работал.

И еще у меня студия в лесу, в деревянной хижине, расположенной в пятистах ярдах от дома. Обычно ее невозможно заметить, и видна она лишь зимой, когда листья на деревьях облетают, а снег вычерчивает на крыше слишком правильный для природы геометрический рисунок. Поэтому я жутко пугаюсь, когда в дверь кто-то стучит. У меня есть семья, хотя она и не приезжает сюда. На стене у меня висит предостережение: «Женщины и лица ниже четырех футов не допускаются». Это семейная шутка с серьезной подоплекой – никто не должен мешать писателю, зарабатывающему на хлеб. И все к этому относятся с должным уважением. Если им надо поговорить со мной, они звонят по телефону. Дети, конечно, иногда приезжают, но не по вечерам. И в это время суток еще никто не стучал мне в дверь.

Я открываю и вижу перед собой незнакомца.

– Вы Ларри Бейнхарт, – говорит он.

– Да.

– Меня зовут Джо Броз. Мы как-то говорили с вами по телефону.

Я замечаю, что в руках у него сумка. Я бросаю взгляд через его плечо на дом, где находится моя семья.

– Я их не беспокоил, – говорит он. – Я хочу поговорить с вами.

– Надеюсь, вы ничего не продаете?

– Только историю. Вы ведь занимаетесь историями? И вполне успешно. Неужели не помните? Я как-то звонил вам по поводу одной из ваших книг.

– Да-да, – отвечаю я. Хотя обычно я стараюсь выкидывать из памяти имена людей, делающих мне предложения, которым не суждено осуществиться. Они просто погружаются для меня в небытие. – Проходите, – говорю я, потому что не знаю, что еще сказать. Хотя на самом деле во мне уже начинает закипать раздражение.

К этому времени у меня уже было написано три детектива с одними и теми же персонажами. И, хотя