как движущей силой», «никелированием без никеля (превращение металлов)», «производством шелка из жидкости без участия шелкопряда» и многим другим. Позднее Делиус вспоминал время, когда он верил в научный гений Стриндберга, хотя плохо понимал его прозрения. Однажды Стриндберг показал Делиусу фотографию Верлена:
Поль Верлен тогда только что умер, и у Стриндберга была его довольно большая фотография на смертном одре. Однажды он показал мне ее и спросил, что я на ней вижу. Я вполне откровенно описал ее: Верлен лежит на спине, под стеганым одеялом, над которым видны только голова и борода, а сплющенная подушка валяется на полу. Стриндберг спросил, вижу ли я огромное животное на животе у Верлена, и черта, пригнувшегося к полу?
Делиус не был уверен, искренен ли Стриндберг или просто старается напустить таинственность. «Однако, — добавляет он, — могу сказать, что в то время я безоговорочно верил в его научные открытия…»
Например, только что открыли рентгеновские лучи, и он однажды сказал мне по секрету за стаканом абсента в «Closerie des Lilas», что он сам открыл их на десять лет раньше.
Биограф Стриндберга, Майкл Мейер, приводит множество авторитетных мнений, доказывая, что психическое расстройство Стриндберга обострила или даже вызвала хроническая зависимость от абсента.
Бросая характерно-брезгливый взгляд на «идолов нынешней молодежи», Эдмон Гонкур быстро расправляется с тремя главными из них при помощи короткой злобной ремарки: «Бодлер, Вилье де Лиль-Адан, Верлен. Все считают их талантливыми, но это садист из богемы, алкоголик и жестокий мужеложец». Намного прежде, чем стать чьим-либо идолом, Вилье де Лиль-Адан уже оставил яркое впечатление, появившись в редакции журнала, который издавали братья Гонкур. Появился он там сентябрьским вечером 1864 года:
Он был типичным представителем литературной богемы, неизвестным поэтом. Волосы, разделенные на прямой пробор, падали тонкими прядями ему на глаза, и он откидывал их жестом маньяка или провидца. У него был лихорадочный взгляд человека, страдающего галлюцинациями, лицо опиомана или онаниста и безумный, механический смех, то и дело появлявшийся и исчезавший. В общем, нечто нездоровое, вроде призрака… Так и кажется, что он произошел от тамплиеров через какого-то медиума.
Франсуа Фоска в своих записях о парижских кафе того времени пишет о погибших людях с Вилье де Лиль-Аданом во главе: «Многим пришлось пострадать за слабость к Зеленой Фее — Вилье де Лиль-Адану, Шарлю Кро, Глатиньи, художнику Андре Жилю и коммунару Вермешу, которого абсент довел до сумасшедшего дома…»
Узнав, что освободился греческий престол, Вилье де Лиль-Адан немедленно объявил о своих притязаниях на него телеграммой в «Тайме». Его современникам это могло показаться именно той безумной затеей, на которую пустится человек, пьющий абсент, но он делал это всерьез. Он заручился поддержкой двоих родственников, один из которых был губернатором в Сибири, а другой — лордом Бекингемом, и даже пошел к императору, чтобы все обсудить. Пришел он туда загримированный, согнувшись вдвое, и увешанный иностранными медалями и орденами (он выглядел, пишет Гонкур, точно так, как и должен выглядеть старый, больной король Греции). Но из этой затеи ничего не вышло.
Вилье де Лиль-Адан особенно прославился своим романом «Аксель», который Йейтс, по его собственным словам, изучал, как «священное писание». О нем компетентно писал американский критик Эдмонд Уилсон, который воспринял его как ключевую точку в символистском отказе от повседневной реальности. Готический и вагнерианский роман, нагруженный розенкрейцеровским символизмом, рассказывает историю графа Акселя, который живет в древнем уединенном замке в глубинах Шварцвальда и занимается алхимией. Под замком, в склепе, спрятано огромное сокровище, но где оно, не знает и сам Аксель. Однако тайна открывается другому розенкрейцеру, молодой женщине, которая сбежала из монастыря, куда ее отправили родные. Она нажимает тайную кнопку на геральдическом черепе, и на плиты льется поток золота, бриллиантов и жемчуга.
Сначала она пытается застрелить Акселя, но они влюбляются друг в друга, и она предлагает поехать на сказочный Восток. Однако пышные образы Востока и их будущие приключения там Акселя не пленяют, он непреклонен: мечты о Востоке так прекрасны, говорит он, что глупо воплощать их. «Если бы ты только знала, какой грудой неприютных камней, какой бесплодной и знойной землей, какими мерзкими притонами окажутся страны, которые чаруют тебя благодаря воспоминаниям о том воображаемом Востоке, которые ты носишь в сердце!» В том же самом обличении внешнего мира и самой реальности Аксель произносит свою самую известную фразу: «Жить? — говорит он с отвращением. — За нас это сделают слуги».
Это была любимая фраза Лайонела Джонсона. В отличие от большинства писателей, склонных к аристократическому высокомерию, Вилье де Лиль-Адан действительно был графом. Он умер в полной нищете, за ним ухаживала неграмотная любовница. Им восхищались Малларме, Гю— исманс и Верлен, который включил его в список своих «проклятых поэтов», а Бретон позднее напечатал его в «Антологии черного юмора».
В «Манифесте сюрреализма» (1924) Бретон перечисляет некоторых выбранных им предшественников сюрреализма и говорит, в чем именно, по его мнению, их сюрреализм. Рембо, как мы видели, предварил сюрреалистов «в жизни и во многом ином», Джонатан Свифт — «в язвительности», маркиз де Сад — «в садизме», Бодлер — «в морали», а вот «Жарри — в абсенте».
Альфред Жарри (1873-1907) был странной фигурой. Его собственная жизнь — такое же его творение, как и пьесы, и, в конце концов, неотделима от них. Низкорослый, почти карлик, говоривший то отрывисто, то монотонно, носивший накидку и огромный цилиндр, который «выше его самого», Жарри мгновенно привлек внимание литературного Парижа. Он жил в глубине тупика, неподалеку от бульвара Пор-Руаяль, и винтовую лестницу, ведущую к его жилищу, украшали кровавые отпечатки ладоней. Его крохотная каморка была задрапирована черным бархатом, обвешана распятиями и кадилами и полна сов.
Жарри потреблял спирт, абсент и эфир в немыслимых количествах, главным образом — с магическими или шаманскими намерениями и катастрофическими результатами. Он недолюбливал женщин, но близко дружил с мадам Рашильд, написавшей книгу о маркизе де Саде, и она живо рассказала, как он пьет:
Жарри начинал день двумя литрами белого вина, потом, между десятью часами утра и полуднем, с небольшими перерывами пил три стакана абсента, за обедом запивал рыбу или мясо красным или белым вином и не забывал об абсенте. За день он выпивал несколько чашек кофе с коньяком или ликерами, названия которых я не помню, а за ужином, после новых аперитивов, все еще мог выпить две бутылки любого вина, плохого или хорошего. При этом я никогда не видела его по-настоящему пьяным, кроме одного случая, когда я навела на него его собственный револьвер, и он мгновенно протрезвел.
Любимым напитком Жарри был, как известно, абсент, хотя позднее, когда у него стало плохо с деньгами, он обратился к эфиру, который даже хуже абсента. Ему нравилось называть абсент «l’herbe sainte» [36]. Ко всякой другой воде он развивал в себе отвращение; тут он напоминает американского комика У.С. Филдса, который говорил: «Как вы можете это пить? Там совокуплялись рыбы!»
«Трезвенники, — говорил Жарри, — это несчастные люди, находящиеся во власти воды, ужасного яда, столь едкого и всеразъедающего, что именно ее выбрали для мытья и стирки. Капля воды, добавленная в чистую жидкость, скажем — абсент, делает ее мутной».
Жарри никогда не находился во власти воды, которая, видимо, была с ним несовместима. Кто-то однажды ради шутки дал ему полный стакан, и, думая, что это прозрачная водка, Жарри залпом выпил ее. Он перекосился, ему было плохо весь день.
По словам мадам Рашильд, Жарри стал жить в «том постоянном опьянении, в котором он словно бы все время дрожал». Жарри одолжил у нее ярко-желтые туфли на каблуках и надел их на похороны Малларме. По большей части он нравился людям — Оскар Уайльд сразу проникся к нему симпатией и называл его очень привлекательным. «Он совершенен как очень милый продажный мужчина». Однако он умел действовать людям на нервы. Очень бледный, но совсем не слабый, Жарри делал все сверх меры. Он был фанатичным велосипедистом и ездил наперегонки с поездами (очень дорогой гоночный велосипед, последнее слово техники того времени, «Super Laval 96», он купил в кредит в 1896 году и не успел выплатить деньги к своей смерти, в 1907 году). Он обожал огнестрельное оружие и ходил по Парижу ночью, пьяный, с двумя
