Теперь мы уже можем нарисовать портрет молодого депутата Уинстона Черчилля, описать его облик, рассказать о его характере и манерах. Ведь мы располагаем многочисленными свидетельствами современников Уинстона. Итак, это был молодой человек среднего роста, хрупкий на вид, несмотря на крепкое телосложение, с голубыми глазами, веснушчатым лицом. Однако его огненно-рыжая шевелюра вскоре утратила яркость, превратившись всего лишь в рыжеватую. Ангельское личико Уинстона светилось лукавой улыбкой, делавшей его похожим на неугомонного шалуна-школьника. Таков был Черчилль в начале своей политической карьеры, неизменно уверенный в себе и надменно переступающий через условности. Он не лез за словом в карман, слегка сюсюкал, однако это не помешало ему вскоре стать властным и расчетливым политиком. Говорил Черчилль нервно, быстро, сопровождая свою речь жестами; собеседники постоянно находились под непрерывным огнем его вопросов. Свой эгоцентризм и неиссякаемую энергию он обосновывал идеями Дарвина. Он считал, что в борьбе за жизнь судьба помогает тем, кто помогает себе сам. Выживают лишь самые одаренные и самые сильные. А потому нет ничего удивительного в том, что страстный поклонникRule Britanniaобожал военные и патриотические песенки.

Уинстон походил на очаровательного неуклюжего медвежонка. У окружающих он вызывал одновременно и симпатию, и антипатию. Ему по-прежнему не давали покоя ненасытное честолюбие и потребность во внимании широкой публики. Ничего не изменилось со времен колониальных войн. Однако гонка за медалями сменилась гонкой за должностями. Оттого-то за Уинстоном и закрепилась слава заядлого интригана, демагога, двуличного человека, готового пуститься во все тяжкие ради достижения своих целей. А уж сколько бесчестных выпадов приходилось отражать бедному Уинстону со стороны его бывших товарищей-консерваторов, не оставлявших несчастного молодого человека в покое с тех пор, как он перешел в стан либералов. Консерваторы считали его отступником, предавшим свой класс, перебежчиком, между собой они обычно называли Уинстона «бленхеймской крысой». Более сдержанно, но не менее сурово высказался в его адрес Остин Чемберлен: «Он сменил лагерь, руководствуясь личными интересами». Эта враждебность, а порой даже ненависть сказались на всей последующей карьере Уинстона. Вплоть до 1940 года злопамятная Немезида неотступно преследовала его. Ведь «месть — это блюдо, которое едят холодным». Тем более в политических кругах.

Однако если обратиться к свидетельствам друзей Уинстона или благосклонно настроенных к нему наблюдателей, легко убедиться, что они в равной степени отмечали его стремление выставить себя в выгодном свете, а также его неутолимую жажду славы. Так, Ллойд Джордж говорил: «Аплодисменты, которыми аудитория встречала его речи в парламенте, ударяли ему в голову. Он, словно актер, нуждался в ярких огнях рампы и рукоплесканиях партера». А журналист одной из либеральных газет Альфред Гардинер отмечал: «Он не отдает себе отчета в том, что постоянно играет роль — героическую роль — и сам же оказывается зрителем»[47]. Губернатор Уганды рассказывал, как во время путешествия по Африке в 1907 году юный заместитель министра по делам колоний заверил его, что прежде чем ему исполнится сорок три года — а именно столько было тогда губернатору, — он станет премьер- министром[48].

В своих дневниках Беатрис Уэбб удивительно точно описала будущего премьер-министра, с которым повстречалась на званом обеде в 1903 году. В этих записях Черчилль хотя и представлен в невыгодном свете — отвратительным хвастливым карьеристом, тем не менее, Беатрис признает его необычайную одаренность и отмечает, что, вероятно, его ждет большое будущее. Вот как Беатрис, преуспевающий методичный социолог, описывала своего чересчур активного гостя: «Первое впечатление: очень беспокойный человек, порой он просто несносен. Не способен на долгую серьезную работу. Эгоцентричный, претенциозный, неглубокий человек, безусловно реакционер, но не лишен обаяния, весьма умен и своеобразен. Однако это своеобразие не ума, а характера. Больше походит на американского спекулянта, нежели на английского аристократа. Весь вечер говорил только о себе и своей предвыборной кампании. (...) Но несмотря ни на что, — продолжает Беатрис, — его смелость, мужество, огромный потенциал, а также та давняя традиция, которую он воплощает, вероятно, сослужат ему хорошую службу, если только он не погубит себя сам, как его отец»[49].

Что же касается политических взглядов Уинстона, в то время они были тесно связаны с его весьма своеобразным видением мира. Он твердо верил в то, что внешняя политика включает в себя внутреннюю, что насущные проблемы государства нужно решать в общепланетарном аспекте, а Соединенное Королевство необходимо рассматривать лишь как часть Империи. Сам Уинстон с презрением относился к тем, кто считал, что могущество Британской империи достигло своего апогея и что теперь упадок страны неминуем. Уинстон называл таких пессимистов воронами (croakers). Сам он был глубоко убежден в том, что «сила и жизненный потенциал нашей нации и нашей крови» не позволят Англии отказаться от ее высокой цивилизаторской миссии в мире. В этой убежденности не было ни агрессивного шовинизма, ни пошлых имперских замашек, но основанное на глубоком и непоколебимом патриотизме романтическое понимание величия своей нации. Выходило, что решение внутренних проблем Англии — необходимые реформы образования, здравоохранения, налогообложения, повышение уровня жизни, прогресс демократии — напрямую зависит от того, какую позицию Англия занимает в мире. Пол Эддисон справедливо заметил, что если сторонники государственного контроля во главе с Чемберленом видели будущее Англии довольно безрадостным, то защитники свободы торговли, экспорта, конкуренции смотрели вперед с оптимизмом, основанным на вере в могущество и процветание Британской империи ныне и впредь. Imperium et Libertas («Империя и Свобода»): Черчилль был верен девизу партии Подснежника, в которой состояли его отец и мать.