— Погодите, погодите! — я почувствовал, что меня хотят надуть.

Вечно со мной происходит одно и то же, лицо у меня, что ли, простодушное?

— Сколько я тут буду ходить, смотреть? Неделю? Помещение-то дайте, хоть какое- нибудь!

В глазах его заиграли озорные искорки.

— Торопишься? Это ты зря. Тебе торопиться теперь некуда. У тебя впереди — вечность! Но если уж так не терпится…

До меня вдруг дошло.

— Извините, — пробормотал я. — Действительно, как-то не подумал…

— То-то! — он протянул мне металлический жетон на проволочном кольце. — На вот тебе бирку, привесь за что-нибудь и носи. Да смотри, не потеряй!

— Спасибо.

— Не за что, — хмыкнул он. — Себя благодари. Достукался до красной печати! Сам-то знаешь, чего натворил?

Я кивнул.

— Мечтал, говорят…

Он вытаращился на меня с веселым изумлением.

— Зачем же ты, дурак, мечтал?

— Да я не нарочно, — мне почему-то захотелось оправдаться в его глазах. — Так уж получилось. И потом, я ведь ничего не делал. Мечтал только…

— Э, брат! — он махнул рукой. — Здесь не разбирают, делал или мечтал. Статья одна.

— Я понимаю…

— Понимает он! Ну и оттянулся бы на всю катушку! А то намечтал выше крыши, а сласти настоящей и в руках не держал, простофиля! Чего ж ты?

Я вздохнул.

— Не знаю. Стеснялся.

— Кого стесняться-то? Все ж свои! Все одинаковые. Ты о чем мечтал? О бабах, поди?

Я почувствовал, что краснею.

— Знаете, вообще-то я никогда этого так не называл…

— А как? Назови по-другому, я подожду.

— Ну… — заметался я, — видите ли… в общем…

— В общем, о бабах, — заключил он.

— Ну почему, — потупился я, — не только…

— А о ком еще? — глазки его засияли масляной радугой.

— Вы не поняли, — я испуганно отмахнулся. — Собственно, конечно, об этих… о бабах. Но не об одних бабах, а…

— А об целой куче! — подхватил он. — Чего ж тут не понять? Не в лесу живем. Значит, в мечтах ты не стеснялся, а в жизни — робел? Да, брат, залетел, можно сказать. Баб стесняться — это хуже любого смертного греха!

— Что ж теперь делать… — я развел руками.

— Да уж теперь делать нечего! Отвечать придется!

Он посмотрел на меня строго.

— За что же отвечать? — возмутился я. — За то, что никому жизнь не испортил? За то, что не обещал золотых гор, пыль в глаза не пускал? Им же всем сказочного принца подавай! Чтобы увез за синее море и поселил в хрустальном дворце. А я не принц! И не Джорж Майкл!

— Это верно, — несколько смягчился он.

— И дворца у меня нет. И даже этой… дачи-машины. А они — черт их знает — всегда это как-то чувствуют! Сроду смотрели на меня, как на пустое место. А что возразишь? Не можешь дать женщине счастья — не берись! Я просто трезво оценивал себя. И сознательно отказывался от них ради их же пользы.

— С благими намерениями, значит? — участливо спросил он.

— Ну да. С благими.

Он вдруг встал, подошел к двери и, пинком распахнув ее, указал во внешнюю тьму:

— У нас тут, паря, благими намерениями дороги вымощены!

Некоторое время мы оба молча смотрели вдаль — туда, где в редких багровых всполохах проступали неясные гигантские силуэты.

— Оттого и сухо, наверное… — задумчиво добавил он, почесав проплешину между рогами. — Несмотря, что под землей…

Дорога, вымощенная благими намерениями, начиналась сразу за дверью. Больше всего она напоминала скоростное шоссе — по шесть полос в каждую сторону. Разметка была аккуратно нанесена белой светящейся краской, предусмотрены места парковки на обочине и двухуровневые транспортные развязки. Все это — несмотря на полное отсутствие на дороге каких бы то ни было средств транспорта. Да и пешеходы-то попадались не часто. Раз только из полумрака навстречу мне вышла троица. Два чумазых типа шахтерского вида несли носилки, груженые инструментом — пилами, коловоротами, клещами и садовыми ножницами. Рядом, зажав подмышкой трезубые вилы, брел черт. Носильщики не обратили на меня внимания, а черт прищурился, разглядывая. Я повесил жетон на шею и сделал вид, что спешу по делу. Троица прошла мимо.

С обеих сторон к дороге все ближе подступали темные угловатые громады — не то изъеденные ветрами утесы, не то многоэтажные дома, покинутые жителями. Нигде ни одного огонька, только в небе (если это называется небом) уныло мерцал вечный закат. Все чаще стали попадаться нависающие над дорогой переплетения труб, ажурные металлические фермы, лестницы, рельсы и прочее индустриальное железо. Дома-утесы округлились вершинами и стали похожи на гигантские, торчком поставленные цистерны. Подобный пейзаж вполне подошел бы для какого-нибудь нефтеперерабатывающего комбината и впечатление производил такое же — унылое, гнетущее. Вдобавок и в воздухе стало отчетливо пованивать химическим производством.

Веселенькое местечко, подумал я. Вот здесь мне и предстоит провести остаток дней… Да нет, каких дней? Какой остаток? У меня ведь теперь впереди вечность! А это значит… Как бы представить себе такую затейливую штуку — вечность? Совершенно бесполезно, по- моему. Да и не вечность меня по-настоящему беспокоит! Вечность — понятие абстрактное, а вот таинственный девятый бокс — кажется, вполне конкретное. Что это за бокс такой, привилегированный? Какие еще привилегии з д е с ь? На лишнюю… пытку? Нет, лучше не думать об этом. И держаться подальше от девятого бокса, пока силой не волокут. А я-то, дурак, еще рвался туда! Соображать же надо — это тебе не койка в общежитии!..

За душеспасительными размышлениями я и не заметил, как свернул с главной дороги в какой-то проулок. Стены, заборы, трубы и лестницы теснили меня теперь со всех сторон. Приходилось то и дело наклоняться, проходя под низко свисающими проводами, подниматься по шатким металлическим трапам, петлять в лабиринтах гулких темных коридоров. Скоро я совсем заблудился.

И тут обнаружилось, что места эти обитаемы. Где-то неподалеку перекликались голоса, торопливые шаги прогрохотали по железу над самой моей головой, эхо их отозвалось глубоко внизу, а потом вдруг раздался звук, точь-в-точь похожий на вопль большого стадиона в момент гола. Напрасно я искал хоть какую-нибудь щелку в высоченном заборе. Он был надежно склепан из одинаковых щитов с изображением черепа и надписью «Не влезай —