Присяжные старались выглядеть невозмутимыми, однако не всем удавалось скрыть вдруг проснувшийся интерес после появления в зале Уокера Брэдли. Про Майкла Уирлинга они могли слышать, и некоторые наверняка видели его фотографии в местных газетах или журналах о кино. Но все без исключения присяжные смотрели фильмы с Уокером Брэдли. Не исключено, что некоторые могли думать о нем так же, как я думал о Мэри Маргарет: как о незнакомом человеке, кажущемся ближе, чем все, кого они знали лично. Когда Уокер принимал присягу, сидевшая в первом ряду молодая женщина, совсем недавно бросавшая взгляды в сторону Стэнли Рота, непроизвольно подалась вперед, словно хотела увидеть, что сделает Брэдли в следующий момент.

Вызвав Брэдли в качестве свидетеля, обвинение хотело услышать его показания обо всем, что происходило во время съемок последнего фильма с Мэри Маргарет, – той самой картины, что осталась незаконченной к моменту ее трагической гибели. На этом сосредоточила внимание Анабелла Ван Ротен, одетая так, словно собиралась на ленч.

– Ведь вы снимались с ней вместе не в первый раз?

Еще не дослушав вопроса, Уокер Брэдли приоткрыл рот, готовясь ответить. Сцепив руки, он упер подушечки больших пальцев один против другого.

– Да… – ответил Брэдли хрипловатым шепотом – тем самым, который сделал его знаменитым. – Мы уже работали вместе в пяти или шести картинах.

Ван Ротен стояла возле своего стола. Скромно улыбнувшись, она пристукнула одной ногой на высоком каблуке о другую.

– Вы заметили в ее поведении или в том, что она говорила, нечто выдававшее беспокойство?

С тем же невозмутимым видом Брэдли дождался, когда замолкло последнее эхо, зная, что в наступившей тишине взгляды всего зала будут направлены на него.

– Мэри Маргарет всегда оставалась профессионалом, – пояснил он, обращаясь к суду присяжных. – И ничто не мешало ее работе. Но в тот раз дело явно не клеилось. Она никак не могла сосредоточиться, забывала текст, начинала ни с того ни с сего рыдать посередине сцены.

– Скажите, не удалось ли вам в конце концов выяснить, по какой причине она вела себя столь необычным образом? Вы пытались узнать, в чем дело?

У Брэдли был талант принимать вид, выражавший трагическое непонимание, – обычное дело для ситуации, когда вы сталкиваетесь с чем-то находящимся вне зоны вашего влияния, или искренне сочувствуете по поводу чужих ошибок. Казалось, никто не мог испытывать большего огорчения от трагедии Мэри Маргарет Флендерс, талантливой актрисы и незаменимого друга. Впрочем, даже не зная Уокера Брэдли, можно быть уверенным: в случае чего он и вам выразит такое же сочувствие.

– Да, – задумчиво произнес Брэдли. – В конце концов я ее спросил.

Сложив руки на груди, Ван Ротен смотрела в пол.

– И что же? – спросила она, подняв глаза на свидетеля.

Брэдли немного переменил позу. Искоса глядя на заместителя окружного прокурора, он покачал головой и с сожалением развел руками:

– Она не хотела говорить, по крайней мере вначале. Но я не отставал до тех пор, пока не добился правды. Она сказала, что хочет уйти от него, то есть от Стэнли… Сказала, что больше не в состоянии это выносить и что так или иначе придется уйти.

Пронзительно глядя на свидетеля, Ван Ротен настаивала:

– Она так и сказала: «больше не в состоянии это выносить»?

– Да.

– И она вполне определенно заявила, что расстается с мужем – Стэнли Ротом?

– Да, потому что совершенно в нем разочаровалась.

– Вероятно, это потрясло вас до глубины души, – сказал я, поднимаясь с места, чтобы начать перекрестный допрос свидетеля. – Потрясение, тем более сильное из-за вашей привязанности к ней и столь же близкой дружбы между вами и ее мужем, Стэнли Ротом, не так ли?

Правую руку я положил на спинку своего стула. Сделав шаг влево, я оказался как раз перед свидетелем. Когда Брэдли смотрел на меня, Стэнли Рот находился прямо перед его глазами.

– Я знал Стэнли…

– Мистер Брэдли, здесь суд, – с раздражением вмешался я. – И это не разговор за обеденным столом. Будьте любезны обращаться к обвиняемому как к мистеру Роту.

От неожиданности Брэдли даже отпрянул. Его губы нервно задрожали.

– Я знал мистера Рота много лет. Это чистая правда, – сказал он, быстро приходя в себя.

Положив левую руку на плечо Стэнли Рота, я спросил:

– Вы знали его много лет? И все это время вы оставались близкими друзьями?

Стараясь не особенно выпячивать последнее обстоятельство, Брэдли заметил:

– Даже не знаю… Я не говорил, что мы были особенно близки.

– «Близкие друзья», – повторил я, посмеиваясь над его попыткой на публике выглядеть иначе, чем в присутствии Майкла Уирлинга на прошлой неделе, на приеме у Льюиса Гриффина. – Разве не вы привычно говорили это всем и каждому, мистер Брэдли? Что вы со Стэнли Ротом «близкие друзья».

Шагнув назад, я взял со стола раскрытый на нужной странице глянцевый журнал.

– Вот как об этом говорится здесь, – без особого нажима произнес я, демонстрируя журнал. – Как раз под фотографией, на которой вы сняты вместе. Вы обнимаете Стэнли Рота, не так ли? Если позволите, я прочитаю текст – о том, что вы гордитесь видеть Стэнли Рота в числе ближайших друзей… Да, здесь так и говорится: «в числе ближайших друзей». – Я бросил журнал на стол. – Само собой, это было сказано прежде, чем ваш «ближайший друг» оказался на скамье подсудимых по обвинению в убийстве. Я прав? Это было сказано во времена, когда Стэнли Рот мог кое-что сделать для вашей карьеры – вместо того, чтобы просто обременять с остальными «близкими друзьями».

Анабелла Ван Ротен решительно и грациозно поднялась со стула. Вытянувшись на высоких каблуках, заместитель окружного прокурора подняла аккуратно подведенные брови, намекая, что ее терпение на исходе.

– Научные изыскания мистера Антонелли на тему степеней дружбы могли бы показаться интересными на выпускном семинаре по психологии. Но здесь, в конце концов, зал судебного заседания, и, по-моему, мы участвуем в перекрестном допросе свидетеля. Насколько я помню, это предполагает форму вопросов и ответов, а вовсе не бесконечных речей, обращенных к суду присяжных.

Ван Ротен ждала, что судья разрешит мне продолжать выступление, однако в первый момент Хонигман не проронил ни слова. Заметно смутившись, судья нервно заморгал и сжал губы в напряженном, почти судорожном, выражении.

– Насколько я помню, – после долгой, драматической паузы сказал Хонигман, – протест как таковой должен быть выражен в соответствующей форме.

Изобразив улыбку, суровую и важную, глядя в глаза судье, Ван Ротен с явным нежеланием выговорила:

– Протестую, ваша честь!

Рудольф Хонигман медленно, с вынужденно-благосклонной улыбкой обратил лицо ко мне.

– Предполагается, что вы должны задавать вопросы, – напомнил он вежливо и, как мне показалось, заботясь скорее о том, как выглядит перед публикой, нежели о действенности