единое целое, увидеть это целое глазами будущей аудитории. И сделать все задолго до того, как будет снят первый кадр. Майкл, за деньги можно купить себе студию. За деньги, если их окажется достаточно, можно купить почти все. Только не талант. Талант можно получить лишь при рождении.

Майкл, ты волен уйти. Можешь забрать деньги и сделать так, чтобы в это дело не вошел никто другой, обладающий достаточными финансовыми средствами. Майкл, можешь… Но ты не в силах закрыть студию. Есть то, на что ты не способен: нельзя заставить Стэнли Рота отказаться от съемок нового фильма. Мы со Стэнли начали снимать кино, не имея ни гроша, и теперь у нас есть столько, сколько нам нужно. Возможно, даже больше, чем следовало иметь. Нет, Майкл, мы еще способны снимать кино. Честно говоря, не имею ничего против такого варианта: сделать фильм за свой счет, заняв у друзей сколько потребуется. Поживи с мое, Майкл, и ты поймешь, что мысль начать все сначала куда более симпатична, чем ты представляешь.

Все смотрели на Льюиса Гриффина. Безупречно оформленный акт открытого неповиновения они восприняли с изумлением – все, кроме Майкла Уирлинга. Не переставая помешивать кофе, он сидел, словно был один в переполненном ресторане, уйдя в собственные мысли и едва замечая бушующие вокруг страсти. В сущности, это было как раз то, что Уирлинг хотел им внушить: он почти безразличен ко всему, что говорится. Впрочем, с каждым словом, произнесенным Льюисом Гриффином, держать марку становилось все труднее и труднее. Взгляд Уирлинга становился тверже и холоднее, челюсти сжимались, кровь сама собой отлила от побледневших губ. Гриффин замолчал, и Уирлинг вынул ложку из кофейной чашечки. Двумя руками он осторожно отодвинул чашку и блюдце. Выпрямившись, укоризненно покачал головой, словно взрослый, удивившийся своенравному безрассудству ребенка. Затем по очереди посмотрел в лицо каждому, будто желая убедиться, что все поняли значение сказанного.

– Ты сам не знаешь, что говоришь. – Уирлинг бросил на Гриффина безразличный взгляд. – Этот бизнес уже не тот, каким был вначале. Ты и Стэнли – оба вечно твердили о том, как снимать кино. Фильм стоит денег, серьезных денег. Деньги такого порядка вырастают на финансовых рынках, их не собирают по друзьям. Говоришь, Стэнли Рот – это «Блу зефир»? Если бы я не вошел в дело, не было бы «Блу зефир». После моего ухода этой студии не будет.

Гриффин пристально смотрел на Уирлинга. Он ни разу не отвел взгляда, не пытался создать впечатления – ничего, кроме стойкого терпения и безупречных манер воспитанного человека.

– Майкл, я согласен, что без вас мы не могли бы основать студию «Блу зефир». Я также согласен, что пришел момент, когда вы должны уйти.

Уирлинг поверил не сразу. Не мог поверить, что Льюис Гриффин и впрямь хочет увидеть, как он покидает студию. На его губах мелькнула неуверенная улыбка и тут же стерлась. Взгляд сосредоточился на чем-то, понятном ему одному, пока Уирлинг продумывал дальнейшие действия. Он как раз собирался что-то сказать, когда в холле хлопнула входная дверь и послышались громкие, быстро приближавшиеся голоса. Сердитый знакомый голос прокричал:

– Я сам найду дорогу, без вашей помощи!

Безропотный японец-дворецкий смущенно придержал дверь, и в гостиную ввалился пьяный Стэнли Рот, тут же принявшийся искать Майкла Уирлинга.

– Вот ты где… Ты, жалкий сукин сын! – воскликнул Рот, размахивая зажатым в руке листом бумаги.

Рот собирался сказать что-то еще, куда более неприятное, когда этот листок внезапно попался ему на глаза. Как будто он только сейчас заметил, что машет бумагой, но еще не понял зачем. Наконец Рот вспомнил, и в его глазах мелькнуло трезвое выражение. Сделав шаг, он попытался рассмеяться, но тут же замолк и замер на месте.

Льюис Гриффин медленно встал со стула:

– Стэнли, я…

Рот вскинул голову, углы его губ пошли вниз. Обращаясь к Гриффину, он требовательно спросил:

– Как ты мог?

– Что? Я ничего не сделал…

Развернувшись, Рот оказался рядом с Уирлингом.

– Думал, я это подпишу? – гневно спросил он, потрясая листком бумаги перед его лицом.

– Что это, Стэнли? – спросил Гриффин, поднимаясь со своего места во главе стола. Голос его звучал тихо, но твердо. По взгляду Льюиса я понял, что он сильно обеспокоен. – Что написано в бумаге, которую ты держишь? Клянусь, я не знаю.

Рот даже не повернулся, чтобы взглянуть на Льюиса. Он продолжал смотреть на Уирлинга, старавшегося выглядеть равнодушным.

– Но ведь ты знаешь, что там, не так ли? – усмехнулся Рот. Скомкав бумагу, он бросил комок в сторону Уирлинга.

– Майкл, что это?

Гриффин задал вопрос тоном настолько командирским, что Уирлинг ответил, не колеблясь ни секунды:

– Моя последняя попытка спасти студию. – На считанные секунды отвернувшись от Стэнли Рота, он пояснил: – Это соглашение о ликвидации. Стэнли покидает студию, отказываясь от всех интересов в «Блу зефир». Партнерство остается, но в составе двух, а не трех участников.

Этого ждал Стэнли Рот. Оттолкнув в сторону Джули Эванс, он схватил ее стул и метнул его в Уирлинга. Тот оказался достаточно проворен, чтобы увернуться. Зацепив спину Уирлинга, стул влетел в застекленный проем, и тысячи осколков мгновенно усыпали пол. Комната наполнилась криками. Я машинально закрыл лицо.

Когда я снова поднял глаза, Рот уже стоял по другую сторону стола рядом с тем местом, где скорчился Уирлинг, закрыв голову руками. Потянувшись к откупоренной бутылке вина, Рот схватил ее за горлышко и поднял вверх. Он повернул бутылку, и я увидел этикетку – цветную картинку с танцовщицей из «Мулен-Руж» с красным плюмажем и задранной в канкане юбкой. Стэнли Рот занес бутылку для удара, и мне почему-то показалось, что юбка с танцовщицы вот-вот спадет.

Это было последним, что осталось в памяти: цветная этикетка, а на ней танцовщица с красным плюмажем на голове и торчащими вверх ногами. Не помню, как я кинулся через стол в попытке остановить Стэнли Рота, удержать его руку, не дать бутылке разбиться о голову Майкла Уирлинга. Не помню, как, схватив Рота, рухнул на пол, и не помню, что чувствовал, когда зазубренный край бутылки вонзился мне в лицо.

Все, что помню: я лежу на спине в незнакомой спальне и доктор в деловом костюме орудует иглой, сшивая мне кожу. Он напевал себе под нос какую-то песню, которую я вроде бы знал и все пытался вспомнить, но никак не мог. Наконец, едва я подумал, что помню название, вокруг потемнело и все потеряло смысл.

Безразлично.