концессиях полно богатых холостяков, а девушек из приличных семейств не хватает. Ее познакомили с Робертом Уайером – директором страховой компании. Через полгода после свадьбы она выяснила, что у него не было ни гроша: деньги принадлежали его отцу – старому хаму, заместителю комиссара полиции. Муж Лиззи даже не управлял фирмой – за него все делал один китаец.

Шесть лет брака – шесть лет каторги, с которой некуда бежать. В Роберте не было ни тени изящества, он ничего не понимал в моде, в музыке, в искусстве. Танцевал так… ох, лучше бы он вовсе не танцевал! Но Лиззи надо было улыбаться: Эдна, мать и все оставшиеся в Сан-Франциско подруги должны были думать, что она абсолютно счастлива.

Кто бы знал, с каким интересом Лиззи просматривала газеты с новостями о великосветских разводах! Она знала все о семейном законодательстве Великобритании и штата Калифорния, она жадно глотала романы о загадочных убийствах.

Но, освободившись от мужа, Лиззи при любом раскладе оставалась без средств к существованию.

Роберт любил ее – чтоб ему пропасть с этой любовью! Поначалу он лез с «нежностями», но Лиззи забеременела, и это на несколько месяцев избавило ее от приставаний супруга. Роды были настолько мучительными, что она с ужасом думала о втором ребенке.

– Пользуйся презервативами, – потребовала она и выложила перед Робертом коробку с надписью «Веселые вдовицы. Продается для предотвращения болезней».

Он остолбенел:

– Откуда ты взяла эту гадость? Тебе Франсин прислала?

Лиззи расхохоталась:

– Франсин не дура. В Штатах запрещено пересылать по почте любые вещи или сведения, которые помогают предотвратить беременность, – за это в тюрьму сажают. Наши законодатели предпочитают не знать, что из-за этого миллионы женщин делают подпольные аборты.

Роберт отказывался ее слушать. Хобу передала Лиззи, что он звонил доктору и спрашивал: может, интерес его жены к пикантной теме – это что-то нездоровое? После этого Лиззи велела устроить себе отдельную спальню.

– Пока я была беременна, ты удовлетворял похоть с проститутками, – заявила она Роберту. – Продолжай в том же духе.

Если бы он оскорбился! Если бы Лиззи могла вести полноценную войну – ненавидеть врага, считать себя жертвой… Роберт сказал, что понимает ее чувства и что он действительно заслужил ее недоверие. Более он не притрагивался к ней и лишь издали смотрел обожающим взглядом.

Лиззи понимала, что сама раскачивает семейную лодку, но ежедневное притворство бесило ее. Пусть все летит к черту!

Единственное, что ее сдерживало, – это дочь. Толстая, некрасивая, родившаяся от нелюбимого мужчины и напоминавшая его во всем. Самым большим несчастьем для Бриттани были ссоры родителей: она болела, закатывала истерики – делала все, чтобы напугать их и заставить помириться хотя бы для виду.

«Она не виновата», – шептала Лиззи и рисовала в альбоме портрет маленькой девочки, очень сильно напоминавшей ее саму и лишь отдаленно – Бриттани.

Из-за дочери скандалы в семействе Уайеров превратились в партизанскую войну. Отец Роберта постарался, чтобы его дети были воспитаны занудами и консерваторами. «Неуважение к традициям» звучало для них так же дико, как «неуважение к Великобритании» или «неуважение к собственности». Лиззи потешалась и над тем, и над другим, и над третьим. Она красила губы на людях, высмеивала британский акцент и тратила огромные суммы. Роберт понятия не имел, что на самом деле Лиззи скупа, как китайский меняла. Ее проигрыши в карты и благотворительные пожертвования были лишь предлогом, чтобы обменять шанхайские доллары на американские и запереть их в банковскую ячейку. Даже некоторые камни из фамильных драгоценностей Уайеров были вынуты и заменены на фальшивые. Лиззи знала, что однажды наступит «тот день» – и она исчезнет из Шанхая, быстро и бесследно.

Когда в банковской ячейке скопилась порядочная сумма, ею овладело беспокойство: деньги лежали просто так и не приносили дохода. В биржевой игре Лиззи ничего не смыслила, к маклерам обращаться боялась: они могли выдать ее тайну. Попробовала делать ставки на тотализаторе – парусные регаты, скачки монгольских пони и собачьи бега, – но дело не пошло.

Когда Эдна устроилась в газету и начала терзать ее рассказами о передовицах и тиражах, Лиззи буквально заболела идеей открыть свой журнал. Она с детства вела дневник и писала рассказы, но ужасно стеснялась показывать их людям. Когда ей было четырнадцать лет, Эдна нашла ее тетрадь, прочитала и исправила красным карандашом орфографические ошибки.

– Мило, но слабовато, – сказала она, сунув дневник сестре. У Лиззи было чувство, будто ее высекли.

Надо преодолевать себя, публиковаться. Денег на открытие журнала у нее хватит, но как не прогореть? В случае неудачи каждая собака узнает, что миссис Уайер взялась не за свое дело.

А уж как будет ухмыляться свекр!

– Вы бы, милочка, платки вышивали – толку было бы больше.

Старший Уайер ненавидел ее мрачной стариковской ненавистью – за то, что она, единственная из всех, смела посылать его к черту.

Слова мальчика-предсказателя вселили в Лиззи надежду. «У меня будет свой журнал», – твердила она, бегая с записной книжкой по спальне. На первой странице был начертан план, что и как нужно сделать. Первый пункт гласил: «Заполучить Клима Рогова».

Отец Серафим устроился электромонтером и «за всё про всё» в клуб «Колумбия». Переживал очень: как так – без благословения владыки деньги зарабатывать? Но владыка пока ничего не знал: отец Серафим каждый день собирался пойти к нему и все откладывал. Матушка впервые со дня приезда в Шанхай была довольна: с получки отец Серафим купил ей отрез ситцу на передник.

Он снял комнату на окраине – поближе к службе, но одному было скучно, и он то и дело ходил в гости к Климу. Напивался чаю и в десятый раз рассказывал историю о том, как у них в клубе к бассейну выскочили два оленя и принялись бодаться – девки визжали, половина в воду попрыгала. Батюшка насилу этих оленей метлой разнял.

Клим смеялся, Митя тихонечко сидел у стенки – медитировал, Ада пряталась за занавеской. Она не могла простить Климу еще одного «временного гостя».

– Плати деньги за постой! – требовала она у Мити.

Тот доставал мешочек, высыпал на ладонь мелкие монеты.

– Почти три доллара… – удивлялась Ада. – Это что же – за каллиграфию и гадание?

– Это милостыня. Миряне подают мне, чтобы я мог полностью сосредоточиться на учении и служил образцом добродетели.

– У него профессия – быть образцом! – усмехалась Ада. – Клим, он больной или сумасшедший! Я не потерплю его в моей комнате!

Но Клим заявил, что Митя им очень нужен и всем здешним обитателям надо брать с него пример.

– Я в жизни не видел более счастливого человека.

Климу нравилась атмосфера театрального буфета, когда все вкусно едят, пьют и делятся