табачищем дышишь.
– Сами меня туда привели.
Он надевал куртку и уходил. Куда – неизвестно.
Другие взрослые в другой жизни видели в Аде сокровище.
– Это необыкновенный ребенок, – говорила бабушка. – В четыре года читала, в пять – стихи писала и по-русски, и по-английски. Да еще красавица! Одна коса чего стоит – загляденье!
Бэтти сказала, что Ада должна отрезать косу и сделать себе модную «волну».
– А то выглядишь как китайская прачка.
Ни Бэтти, ни Марте, ни Климу не было дела до ее талантов. Ада чувствовала себя золотом под ногами слепых.
2
Под утро нагрянули португальские моряки: выпили вина, потанцевали. Ада заработала шестнадцать билетов, и все с одним парнем. У него были страшные, точно гнилые, ногти. Аду в дрожь бросало, когда он касался ее: «Какая-нибудь болезнь – вдруг пристанет?»
Посетители ушли. Официанты ставили на столы перевернутые стулья. Растрепавшаяся Бэтти спустилась в залу, кинула ключи от номера управляющему:
– Теперь доволен?
Иногда она так делала – забирала какого-нибудь «ящера» наверх и доводила его до бессилия. Стоило это очень дорого.
Бэтти подошла к Марио – единственному платному танцору в «Гаване»:
– Покружи меня.
Марио называли «большевиком», потому что он никогда ни за что не платил. У него была работа в магазине «Музыка и техника», но он все равно приходил в «Гавану». Он жил танцами.
Пластинка Карлоса Гарделя, великого аргентинца: «Mi noche triste» – «Моя грустная ночь».
Ада сидела, уронив руки на стол, и смотрела, как Бэтти и Марио танцуют танго в полутьме. Красивые животные.
– Твой муж придет сегодня за тобой? – спросил управляющий.
Ада дернулась:
– Он не муж… Он просто…
– Но он тебя содержит?
– Кто? Клим? Да это я его содержу!
– А, сутенер, значит…
В «Гаване» никто не думал о любви. Всех интересовали только деньги.
Глава 7
1
Вот уже несколько недель Клим болтался без дела. Марта оказалась права: если ты не инженер, не плотник или не оперная звезда, работу в Шанхае не найти. Кому нужен репортер со слабым английским? Говорить – это одно, а писать – совсем другое. Нет документов – никто на тебя даже не посмотрит.
Восстановить паспорт Клим не мог – между Китаем и Аргентиной не было дипломатических отношений. Ближайший аргентинский консул – через Тихий океан.
Старые приятели разъехались, последней надеждой был Марк Донэлл, хозяин чайной компании, где когда-то служил Клим. Прийти с повинной, сказать, что начальство оказалось право насчет Джя-Джя?
Когда-то Донэлл жил в «Палас-отеле» – так было и дешевле, и удобнее.
Клим вошел в залитый электрическим светом вестибюль. Ковры, пальмы в кадках; солидные постояльцы в креслах дожидались отправки чемоданов.
– Мистер Донэлл только вчера в Японию уехал, – сказал Климу портье за стойкой.
Верх невезения.
– А фирму кому он передал?
– Никому. С ним несчастье произошло: он продал лошадь сыну военного губернатора Лу Юнсяна, а она взяла и скинула мальчишку, да еще копытом приложила. Ее, конечно, пристрелили, а Лу поклялся разделаться с Донэллом: он подумал, что ему специально подсунули норовистую скотину. Вы знаете китайцев – им везде мерещатся заговоры против их чести. С сыновьями губернатора не шутят, вот Донэлл и решил убраться из города, пока не поздно.
– Спасибо, понятно, – отозвался Клим.
Он направился к дверям, но его остановила молодая дама, сидевшая в кресле. Рыжая, в клетчатом костюме, на руках – широкие браслеты, на кофточке третья пуговица не застегнута.
– Простите, вы русский? Я заметила по акценту.
Клим кивнул. Ресницы у дамы были странные: светлые у основания и будто отделенные от век. Передние зубы чуть-чуть наезжали друг на друга.
Дама протянула ладонь:
– Меня зовут Эдна Бернар. Я работаю в англоязычной газете «Ежедневные новости Северного Китая».
Клим приосанился:
– Клим Рогов. Газета «Нижегородская коммуна» и другие примечательные издания.
– Вы журналист?
– Так точно. А вы американка?
– Тоже слышно по акценту? – рассмеялась она. – Я из Сан-Франциско.
Розовые кружева мелькнули между второй и третьей пуговками.
– Мне надо написать заметку о беженцах, которые прибыли на кораблях Старка, – сказала Эдна. – Как они живут, на что надеются? Но я не знаю русского языка. Договорилась встретиться здесь с одним человеком, а он не пришел.
У Клима забилось сердце.
– Я расскажу вам все и обо всех.
2
Во время учебы Эдна была председателем дюжины студенческих комитетов и главным редактором либерального университетского журнала. Яростные диспуты о праве женщины голосовать, летние поездки в Вашингтон – чтобы стоять с плакатами у Белого дома и требовать свободы, равноправия и прекращения войны…
– Но это… так неженственно! – изумлялись приятели.
Эдна хохотала, а вслед за ней начинали улыбаться и бестактные друзья. Ее никак нельзя было упрекнуть в неженственности. Она была грациозна, как эльф из детской книжки. Рыжая, веснушчатая, громкая, знающая в двадцать раз больше девиц своего возраста – такой барышне полагалось иметь необычные убеждения.
Над ее столом висела карта мира, на столе лежали книги Дарвина и автобиография Эммелин Панкхёрст.[12]
Эдна приехала в Шанхай в гости к сестре. Город показался ей яйцом доисторического чудовища, непонятно как сохранившимся до наших дней. Люди ездили на людях, при входе в парк висела табличка: «Цветы не рвать, деревья не ломать, собак не выгуливать. Китайцы, за исключением работающих кули,[13] не допускаются». Снаружи, за скорлупой, могло происходить все что угодно, но белых людей внутри «яйца» это не волновало. Они создали себе прекрасный мир: деньги лились
