думаю, то с высоты своих сорока лет вижу далекую череду поступков, сегодня для меня необъяснимых. Тела, дорогой мой синьор Парри, были для нас лишь игрушками, к которым кто-то забыл приложить инструкцию: мы оба понятия не имели, что с ними делать. Со своим телом я делала все, что хотела, на страницах дневника, но это давало мне возможность не пользоваться телом днем, при солнечном свете. Последний свое тело постоянно таскал с собой, как большой скафандр. Конечно, я сделала что-то не так, я точно сделала что-то не так, смутно помню одну ужасную ночь: мой безудержный смех, какие-то хаотичные действия, смысл которых я не хотела понимать, и слова, которые я предпочла бы никогда не слышать. Но что именно я ему сделала, ума не приложу.
Если я и была виновата, то лишь в том, что еще не успела родиться по-настоящему, а это людям обычно трудно понять.
Чтобы родиться, мне понадобились долгие годы. Так уж вышло.
Но синьору Парри я сказала другое:
— Я не была в него влюблена.
— Бывает, — ответил он.
Я в своем номере роскошной гостиницы на берегу озера. Чемоданы собраны. Пора ехать. Ты только что упаковала все вещи, оглядываешь комнату, а там полный беспорядок,
Удивительные ощущения, когда после долгого перерыва вновь начинаешь вести дневник. Со мной в последнее время много всего происходит, и я не в состоянии расшифровать тайный смысл происходящего. В какую новую пору вступила моя душа, раз она бросилась спасать ушедшие годы, притворившись, будто услышала их крик о помощи?
Прежде чем попрощаться, Либеро Парри успел объяснить, кто такой Фанхио и как надуть судей, незаметно увеличив мощность мотора. «Всегда пригодится», — сказал он.
— Да, вот еще что, — добавил он. — Последний был худ как щепка, уши оттопырены, глаза мышиного цвета. Это я помню. Он был похож на человека, который все время сидит на уколах, так ведь?
— Да, пожалуй.
— Я помню, — повторил Либеро Парри. — Но у моего сына была золотая тень, и ты была влюблена в него. И до сих пор влюблена. Так будет всегда, потому что именно для этого ты появилась на свет.
— Какая еще золотая тень?
— Тебе этого не понять. Те, у кого она есть, сами не понимают.
Он протянул мне руку. Покалеченную. Которой он пользовался только в исключительных случаях.
Я смотрела ему в спину, пока он, прихрамывая, удалялся. Шаг его был тверд.
Лишь теперь я понимаю, что в течение всего разговора не догадалась спросить Либеро Парри, что ему известно о Последнем, где он сейчас и чем занимается. Я услышала множество историй, но героем всегда выступал следующий за отцом ребенок, словно повзрослевший Последний не представлял никакого интереса. Абсурд. Ведь для нас обоих было бы так естественно поговорить о нем, но мы этого не сделали — не знаю, почему.
А может, и знаю.
3.47 дня.
Ладно, позволю себе эту маленькую глупость. Почему бы и нет, в конце концов. Я ведь уже так давно не мечтала. Пожилая дама шестидесяти лет вновь берет в руки дневник, который вела юной девушкой, и
Дорогой дневник. Тебе не хватало последней, заключительной записи. Вот и она. С небольшим опозданием. Видишь эти корявые буквы? — они мои. Их породили пролетевшие, как один миг, двадцать лет и аккуратный почерк некогда роскошной женщины. Семена, которые должны были прорасти и превратиться в цветы.
Что ты делал все эти годы? Лежал в моем чемодане, вот что ты делал. Все старые вещи я выкинула, но ты уцелел. Тебе не хватало последней, заключительной записи. Вот и она.
Я пишу при свете настольной лампы, сидя в маленькой гостиной. Тех двоих я оставила в спальне и закрыла дверь. Хочу, чтобы они спали, пока я не смыкаю глаз в ожидании завтрашнего дня. Как долго я мечтала о нем, и завтра мечта наконец сбудется, поднимется из глубины прошлого. Завтра будет великий день. Никто не может понять меня, никому я не могу поведать свою историю. Все уверены, что я сумасшедшая. Пусть думают, что хотят. Нет никакого желания что-то им объяснять. Моя история не для них.
Меня считают выжившей из ума старухой. На самом деле ничего подобного. Но мне нравится, что все так думают. Я еще и чертовски богата — они ни на минуту не должны об этом забывать. Их приводит в бешенство мое богатство. Я его не заслужила, но тем не менее благодаря этим деньгам я получила возможность управлять людьми. А я как раз этого всегда и хотела. Еще с детства мечтала. Теперь я могу делать это хоть каждый день. Что должно произойти с ребенком, чтобы он рос с чувством мести? Не представляю. Но именно так я и росла, годы шли, и ничто не могло убедить меня, что борьба — это не больше чем детская привычка. Чушь собачья. Это злоба, злоба опьяняющая, злоба, дающая силы, она вдохнула в меня жизнь, и я была мертва все то время, пока не понимала этого. Когда я была молоденькой девушкой, мы не расставались ни на секунду: спали в одной кровати, моя одежда пропиталась ею, она стала моим запахом. Я