Его зовут Диц. И всякий раз спрашивает, что бы я хотел увидеть во сне. Позавчера я ему сказал: «Пусть мне приснится Элизевин. Я хочу увидеть ее взрослой». Я заснул, и ты мне приснилась.
— И какой я была?
—
— Живой? А еще?
— Живой, и все. Больше не спрашивай. Ты была живой.
— Я… живой?
Анн Девериа и Бартльбум сидят бок о бок в лодке, вытащенной на берег.
— И что вы ему ответили? — спрашивает Бартльбум.
— Я не ответила.
— Ничего?
— Ничего.
— И что теперь будет?
— Не знаю. Думаю, он приедет.
— Вы рады?
— Не знаю. Я по нему скучаю.
— Может, он приедет и заберет вас навсегда?
— Не говорите глупостей, Бартльбум.
— Почему бы и нет? Он любит вас, вы сами сказали: все, что у него есть в жизни, — это вы…
Любовник Анн Девериа наконец разузнал, куда отправил ее муж. Он написал ей. И в эту минуту он, верно, уже на пути к этому морю и берегу.
— Я бы примчался и увез вас навсегда. Анн Девериа улыбается.
— Скажите это еще раз, Бартльбум. Умоляю. Скажите еще.
— Вон он… вон там!
— Где, где?
— Там… да нет, правее, вон, вон…
— Вижу! Черт возьми, вижу.
Трехмачтовый!
— Ну да, трехмачтовый, разве не видите?
— Трех?
— Плассон, а сколько мы уже тут?
— Вечно.
— Я серьезно.
— И я серьезно, мадам. Вечно.
— По-моему, он садовник.
— С чего ты взяла?
— Он знает названия деревьев.
— А ты откуда их знаешь, Элизевин?
— Лично мне вся эта история с седьмой комнатой совсем не по душе.
— Что так?
— Я боюсь человека, который никому не показывается.
— А падре Плюш говорит, что это он боится.
— Ему-то чего бояться?
— Иногда я спрашиваю себя: чего мы все ждем?
Молчание.
— Что будет слишком поздно, мадам.
Так могло бы продолжаться до конца дней.
КНИГА ВТОРАЯ
Спустя две недели после отплытия из Рошфора фрегат французского флота «Альянс» прочно сел на песчаную банку у побережья Сенегала. Причиной тому были неопытность капитана и неточность навигационных карт. Все попытки высвободить судно оказались тщетны. Фрегат пришлось покинуть. Корабельных шлюпок на всех не хватило, поэтому на воду спустили плот футов сорок длиной и вполовину шириной. На плот высадили 147 человек; там были солдаты, матросы, несколько пассажиров, четверо офицеров, врач и картограф. По плану эвакуации четыре корабельные шлюпки должны были отбуксировать плот к берегу.
Когда же карав?ч отчалил от останков «Альянса», возникла всеобщая паника и неразбериха. Караван медленно приближался к берегу, и тут то ли по недосмотру, то ли по злому умыслу — истину установить так и не удалось — шлюпки отцепились от плота. Трос оборвался. Или его перерезали. Шлюпки уплывали к берегу; плот был брошен на произвол судьбы. Не прошло и получаса, как, гонимый течением, он скрылся за горизонтом.
Первое — это мое имя, Савиньи.
Первое — это мое имя, второе — взгляды тех, кто нас бросил: их глаза в тот момент — они неотрывно смотрели на плот, они не могли смотреть куда-то еще, но в них ничего не было, ровным счетом ничего — ни ненависти, ни сострадания, ни сожаления, ни страха — ничего. Их глаза.
Первое— это мое имя; второе — их глаза; третье — назойливая мысль: я умираю, я не умру. Я умираю я не умру я умираю я не умру я — вода доходит до колен, плот ускользает под воду, придавленный непомерным весом — умираю я не умру я умираю я не умру — запах, запах страха, моря, тел, бревна скрипят под ногами, голоса, держаться за веревки, моя одежда, оружие, лицо человека, который — я умираю я не умру я умираю я не умру я умираю — кругом одни волны, не нужно думать: где земля? кто нас туда дотащит? кто командует? ветер, течение, молитвы, как стоны, яростные молитвы, кричащее море, страх оттого, что Первое — это мое имя; второе — их глаза; третье — назойливая мысль; четвертое — крадущаяся ночь, облака, застилающие лунный свет, зловещая темнота, и только звуки — крики, вопли, мольбы, ругань и море, встающее надо всем и разметающее во все стороны эту груду тел — цепляешься за что попало: канат, бревно, чью-то руку, всю ночь в воде, под водой, ни огонька, ни проблеска, повсюду кромешный мрак и невыносимый стон, пронизывающий каждый миг— и вдруг, я помню, пощечина от набежавшей волны, стена воды, я помню — и тишина, леденящая тишина, а следом — истошный крик, мой крик, мой крик, мой крик Первое — это мое имя; второе — их глаза; третье — назойливая мысль; четвертое — крадущаяся ночь; пятое — истерзанные тела, зажатые бревнами плота; человек, нанизанный грудью на острый кол, плещется на волнах, как тряпка; рассвет предъявляет жертвы морских потемок, одного за другим их снимают с обагренных вил и возвращают новому владельцу — морю, оно везде: на горизонте ни клочка земли, ни жалкого суденышка, пусто — человек пробирается через усеянную трупами пустыню и, не издав ни звука,
