— До того красивой, что, увидев ее, дьявол перепугался до смерти.
Попытался было прогнать девочку, но она и глазом не моргнула. Стояла как вкопанная и смотрела на него. В общем, кончилось тем, что он дошел… до этой… как ее…
— До ручки.
— Точно. До ручки. И с диким воем стал носиться по воде, пока совсем не растворился. Больше его не видели.
— Ну, а рифы тут при чем?
— При том, что, где ступала нога дьявола, из воды поднимался камень.
Куда ни шагнет — там и риф. Они и по сей день на том же месте. Дьявольские отроги.
— Ничего себе.
— И я о том.
— Не видать кораблей?
— Не-а.
Молчание.
— Мы что тут весь день будем мыкаться?
— Ага.
Молчание.
— По мне, так лучше забирать вас вечером на лодке.
— Не отвлекайся. Дол.
— Вы могли бы написать для них стихотворение, падре Плюш?
— По-вашему, чайки тоже молятся?
— Еще бы. Особенно перед смертью.
— А вы когда-нибудь молились, Бартльбум?
Бартльбум поправляет шапочку.
— Молился когда-то. А потом прикинул: за восемь лет я обращался к Всевышнему дважды. В результате умерла моя сестра, а мою будущую спутницу жизни мне еще только предстоит встретить. Теперь я молюсь гораздо реже.
— Не думаю, что…
— С цифрами не поспоришь, падре Плюш. Все остальное — лирика.
— Именно. Будь мы чуточку…
— Не усложняйте, падре Плюш. Все куда проще. Вы действительно верите в существование Бога?
— Ну,
— А какая разница?
— Большая, Бартльбум, очень даже большая. Взять хотя бы этого постояльца из седьмого номера… того самого, который не выходит из комнаты, и все такое прочее.
— И что?
— Никто его ни разу не видел. Питаться он вроде бы питается. Но это запросто может оказаться уловкой. Его может и не быть. Выдумка Диры. Зато для нас он
— Ничего подобного, это явно какой-то помешанный, какой-то…
— Никакой он не помешанный, Бартльбум. Дира утверждает, что это джентльмен, в нем чувствуется истинное благородство. Просто с ним связана некая тайна, вот, а в остальном он вполне нормальный человек.
— И вы в это верите?
— Я не знаю, кто он, не знаю,
Для меня есть. А еще этот человек боится.
— Боится?
Бартльбум качает головой.
— Чего же?
— Вы не гуляете по берегу?
— Нет.
— Вы не гуляете, не пишете, не рисуете, не говорите, не задаете вопросов. Вы ждете?
— Жду.
— Тогда почему? Почему вы не сделаете того, что должны сделать, и не положите всему этому конец?
Адамс обращает взгляд на эту девочку, которая говорит голосом женщины.
Когда захочет. Как сейчас.
— В разных концах света я видел таверны наподобие этой. Точнее, так: я видел эту таверну в разных концах света. То же одиночество, те же цвета, те же запахи, та же тишина. Люди приезжают сюда, и время останавливается.
Кое-кто, наверное, находит здесь свое счастье?
— Наверное.
— Если бы я мог вернуться назад, то поселился бы у самого моря.
Молчание.
— У самого моря.
Молчание.
— Адамс…
Молчание.
— Хватит ждать. В конце концов, не так уж это и трудно — кого-то убить.
— Ты думаешь, я там умру?
— В Дашенбахе?
— Когда меня окунут в море.
— Ну вот еще…
— Нет, ты правду скажи, падре Плюш, не увиливай.
— Ты не умрешь, клянусь, не умрешь.
— Откуда ты знаешь?
— Знаю. — Да ну тебя.
— Я видел сон.
— Сон…
— Вот послушай. Лег я однажды в постель и уже собирался потушить лампу, как вдруг открывается дверь и в комнату входит мальчик. Слуга, подумал я. Мальчик подходит ко мне и говорит: «Что бы вы хотели увидеть сегодня во сне, падре Плюш?» Так и сказал. А я ему в ответ: «Графиню Вармеер в купальне».
— Падре Плюш…
— Ну, это я так, нельзя, что ли? Короче, он ничего не ответил, только усмехнулся и вышел. Я уснул, и что, по-твоему, мне приснилось?
— Графиня Вармеер в купальне.
— Она самая.
— Ну и как она?
— Да… ничего особенного…
— Уродина?
— Мнимая худышка, так себе… Не важно… С того дня мальчик приходит каждый вечер.
