Чапаев въезжал в станицу, окруженный командирами, бойцами. Радовались победе. В весеннем воздухе плыла песня.

К Чапаеву подъехал командир эскадрона Зайцев.

— Василий Иваныч, Семена Кузнецова, взводного, убили, — глухо сказал он.

— Кузнецова? — переспросил Чапаев и остановил коня.

— В лесу нашли. Вниз лицом в крови лежал. А под ним сабля… Та, что ты ему подарил. Он там вон, в избе, — командир эскадрона указал на низенькую избенку с заткнутым подушкой окном.

Чапаев свернул с дороги. За ним молча ехал Зайцев. Они слезли с коней и вошли в избу.

В переднем углу на столе лежал Кузнецов. Большие жилистые руки его были сложены на груди, ноги покрыты красным цветастым полушелком. А сбоку лежала сабля. Убранные в серебро ножны и эфес тускло блестели.

— Семен, поехал зачем? — Зайцев посмотрел покойнику в лицо и вздохнул.

— Осиновку брали, помнишь? — тихо сказал Василий Иванович, обращаясь к Зайцеву. — Кузнецов тогда с пятью бойцами обоз неприятеля захватил. Две с половиной сотни подвод. Храбрец! Подскакал я к нему и саблю…

Замолчал, опустил на грудь голову. Ступая на носки, словно боясь нарушить покой разведчика, подошел к изголовью.

Лицо Кузнецова было страшно в своем окаменелом спокойствии.

Чапаев долго не отрывал своего взгляда от этого лица. Потом как-то деревянно нагнулся, поцеловал разведчика в лоб.

— Товарищ Чапаев… Василий Иваныч, — окликнул Зайцев. — Саблю куда прикажешь девать?

— Саблю? — Чапаев оглянулся. У него нахмурились брови и задрожали тонкие губы. — Саблю, говоришь?.. Похоронить Кузнецова с почестями. Он жизни молодой не жалел в борьбе с врагами революции. И всегда, как зеницу ока, берег свое оружие… Приказываю саблю положить вместе с разведчиком!

Не оглядываясь, Василий Иванович поспешно вышел на улицу.

Уже с утра нещадно палило солнце, и казалось, что знойному июньскому дню совсем не будет конца. Но в полдень голубеющее небо вдруг заволокло огромной черной тучей, подул холодный ветер, и на землю ливнем обрушился мутный дождь

И хотя минут через сорок туча ушла на восток и опять появилось солнце, все же воздух посвежел и дышать стало легче.

От земли, от соломенных крыш изб и конюшен поднимался легкий пряный парок, а из соседней с Красным Яром рощицы тянуло запахом спеющей земляники.

Над рекой Белой серебрился легкий туман.

Широкая, просторная площадь села, обычно безлюдная и тихая, была заполнена подводами, тачанками и снующими в разные стороны бойцами. Отсюда 25-я дивизия собиралась штурмовать Уфу — последнюю твердыню белобандита Колчака.

Обороне Уфы и Белой Колчак придавал огромное значение. Враг стянул сюда все свои силы. Правый берег реки был сильно укреплен колчаковцами.

Командующий армиями Южной группы Восточного фронта Михаил Васильевич Фрунзе отдал приказ о занятии Уфы. Для штурма реки Белой были созданы две ударные группы. В одну из этих групп входила 25-я Чапаевская дивизия.

На площадь вышел Чапаев. Оглядевшись вокруг, он направился в сторону приземистой кирпичной церкви. Там должен был начаться митинг Пугачевского полка.

Неделю назад погиб комиссар полка Волков. А случилось это так. Во время ожесточенного боя с белоказаками был тяжело ранен командир роты. Приняв на себя командование, Волков повел чапаевцев в штыковую атаку. Врага смяли и выбили с выгодных позиций. В этом-то бою и погиб смелый комиссар.

Вместо Волкова в полк прислали молодого самарского рабочего Бурматова. Комиссар дивизии Фурманов хорошо отзывался о Бурматове, работавшем до этого в политотделе соседней дивизии. Но в эту неделю Василий Иванович лишь два раза виделся с новым комиссаром Пугачевского полка и теперь очень жалел, что так мало успел его узнать.

«Операция предстоит не из легких, — думал Василий Иванович, ускоряя шаг. — Белые все свои силы стянули к Уфе. Но нынче ночью наша разведка будет на том берегу… Сошелся ли Бурматов с народом? Подготовил ли бойцов к сражению?»

Когда Чапаев подошел к церкви, митинг уже начался. Стараясь быть незамеченным, Василий Иванович остановился позади бойцов.

На белых каменных плитах церковного крыльца стоял Бурматов. Это был рослый молодой человек с открытым загорелым лицом и большими, сильными руками молотобойца.

— Товарищи красноармейцы! — громко говорил комиссар, в волнении сжимая в руке свернутую трубкой ученическую тетрадь. — Предстоят решающие бои. Но чапаевцы всегда были храбрыми и смелыми. Чапаевцы всегда громили белопогонников. Они и на этот раз вдребезги разобьют потрепанную армию Колчака!

Красноармеец, стоявший впереди Василия Ивановича, толкнул локтем своего товарища и вполголоса, хрипловато сказал:

— А комиссар этот тоже такой… — Он поправил ремень и добавил: — Подходящий человек. Из нашего брата, с таким и в огонь и в воду.

— Всего неделю у нас, а уж почти каждый его знает, — согласился другой боец. — И поговорит, и посоветует, и в общеобразовательном кружке занятия наладил… По всему видать — настоящий большевик!

На красноармейцев зашикали окружающие, и они смолкли.

Бурматов уже кончил свою короткую речь и, достав из кармана огрызок карандаша, приготовился записывать желающих пойти в опасную ночную разведку.

Высокий светлоусый боец из первого ряда расправил плечи и, стукнув кулаком в грудь, опоясанную пулеметными лентами, медленно пробасил:

— Пиши меня для начала… Порфирий Лаптев!

И тут же со всех сторон послышались голоса:

— Ширкунова Герасима Сидорыча запиши!

— Петрова!

— Валеткина Ивана!

Комиссар едва поспевал записывать. Он уже исписал три страницы, а добровольцев по-прежнему было много.

Придерживая рукой шашку, Василий Иванович направился к церкви своей легкой, стремительной походкой.

Он взбежал по каменным ступенькам на высокое крыльцо и запросто поздоровался с Бурматовым:

— Молодчина, комиссар, все душеньки солдатские настежь открыл!

Увидев любимого своего командира, пугачевцы дружно закричали «ура».

Василий Иванович поднял руку, и в тот же миг полк замер.

С минуту он смотрел на загорелых и худых, в полинявших гимнастерках красноармейцев, уставших от долгих походов и сражений, но готовых, как он твердо знал, по первому приказу неустрашимо ринуться на врага.

— Если мы не перейдем Белую, то вы не чапаевцы, а я не Чапаев. Но я верю… Уфа будет наша! Комиссар тут правильно сказал — конец скоро колчаковцам! Да не только их конец наступает. Мы разобьем всех врагов революции!

Снова мощное «ура» прокатилось по рядам. Василий Иванович наклонился к комиссару и сказал: