мотивы домашнего уюта и очага в литературных произведениях писательниц XIX века; книга получилась на удивление простая и тёплая, совсем не похожая на статьи и книги последующего периода творчества Леоноры, так и пышущие феминистской яростью, ни на её монографии нынешнего периода, с их длинными заковыристыми фразами в духе парижского мэтра Лакана. Солу Дракеру суждено было стать отцом единственного сына Леоноры, Дэни, которому нынче исполнилось семнадцать лет. Сол Дракер имел куда более выразительную, чем Стерн, наружность: был высок ростом, плечист и силён (причём настолько, что время от времени ему удавалось поколачивать саму Леонору!), его рыжая борода буйно курчавилась, и такая же рыжеватая поросль покрывала весь его торс вплоть до пупа и сбегала вниз к лобку (всё это в своё время Леонора поведала Мод с полной откровенностью). Стихи Сола Дракера изобиловали словами, которые пишут на заборах и в туалете. В его самой знаменитой поэме, «Ползучий тысячелетник», описывалось второе пришествие Христа в духе милленаризма, действие происходило в Долине смерти, где начинали воскресать люди и змеи; видения, несомненно яркие, навеяны были Блейком, Уитменом, Книгой Пророка Иезекииля и – неизменно прибавляла Леонора – ЛСД далеко не лучшего качества. «А почему он "тысячелетник ", а не «тысячелистник»?» – спросила Мод, во всём ценившая точность. «Ну, видишь ли, так у него возник бы соблазн продлить поэму листов этак до тысячи, а он сам понимал, что пора остановиться». Леонора называла Дракера «телесник-кудесник». Сейчас «телесник-кудесник» был второй раз женат и трудился на собственном ранчо в Монтане, Дэни находился при нём; вторая жена Сола, по словам Леоноры, души в Дэни не чаяла; а Сол души не чаял в лошадях («Ни одну ни разу не ударил», – с лёгкой обидой говорила Леонора). Сама же Леонора променяла «телесника» на профессора антропологии. Профессор была женщиной-индуской, и обучила Леонору йоге, вегетарианскому питанию, а также искусству получать целую серию оргазмов, вплоть до обморока; под влиянием профессора, Леонора воспылала праведным гневом к некоторым варварским древним обрядам индусов, вроде «сатти», когда жену заживо сжигали с трупом умершего мужа, и к практике поклонения фаллическому (мужскому!) началу в шиваизме. После профессора подругами Леоноры были Бриджитта, Покахонтас, Мартина… Оставляя очередную подругу, Леонора говаривала: «Я их всех обожаю. И рада б с кем-нибудь навсегда остаться. Но у меня панический страх перед домоседством, перед налаженным бытом. Обложиться подушечками и сидеть дома как репа, это не по мне. Мир полон новых пленительных созданий!»