– Да, я их взял, – вздохнул Роланд. – Сам не знаю почему. Конечно, я не собирался их присваивать навсегда. Вообще не понимаю, что в меня тогда вселилось, какая-то непонятная сила мной руководила. Так легко было их взять, так велик был соблазн… мне показалось, это моя находка и больше ничья… ведь никто к ним до меня не притрагивался с того самого дня, как он положил их в Вико, то ли вместо закладки, то ли просто забыл. Обязательно нужно их вернуть обратно. Чьи они, кстати, кому принадлежат?

Ответил Эван:

– Если том Вико был в своё время передан в библиотеку по договору дарения или по завещанию, то письма, вероятно, принадлежат библиотеке. А права на их издание – лорду Падубу.

– Если вы доверите их мне, они вернутся на место и никто не станет задавать лишних вопросов, во всяком случае вам, – обещал Аспидс.

Роланд встал с кресла, пересёк комнату и вручил Аспидсу заветные листки. Тот принял их и как ни старался сохранить спокойствие, не мог удержаться, чтобы не разгладить бумагу любовно, с невольным выражением собственника на лице, и тут же не залетать глазами по строчкам, легко разбирая знакомый почерк.

– Вы, надо заметить, проявили немало изобретательности в этом деле, – сказал он Роланду сухо, но с оттенком похвалы в голосе.

– Одно потянуло за собой другое.

– Да уж.

– Ну ладно, всё хорошо, что хорошо кончается, – сказал Эван. – Немножко напоминает развязку шекспировской комедии. Как зовут парня, что появляется на качелях в последней сцене «Как вам это понравится»?

– Гименей, – ответил Аспидс с едва заметной улыбкой.

– Или напоминает сцену в конце детективного романа, когда окончательно становится ясно, кто какую роль играл. Что до меня, то я всегда мечтал быть Альбертом Кэмпионом. [180] Мы пока еще не разобрались с нашим злодеем. Давайте послушаем отчёт доктора Пуховер.

– Значит, так, – сказала Беатриса. – Они пришли ко мне в кабинет и стали смотреть конец дневника Эллен Падуб, то есть не самый конец, а описание кончины Падуба. Там упоминается похожий на ларец ящичек. Этот ящичек всегда очень интересовал профессора Собрайла. Вы понимаете, о каком ящичке речь. О том самом, какой был в целости и сохранности во время захоронения Эллен, вы наверное помните. Я отлучилась на время, пошла в туалетную комнату… кстати, это был день, когда, кроме меня, никого на работе не было, ни вас, профессор Аспидс, ни Паолы… Путь, как вы знаете, неблизкий, до самых раздевалок и обратно… и вот прихожу я назад, а они меня не ждали и не слышали шагов, зато я услышала их разговор. Собрайл говорит – я, конечно, не ручаюсь дословно, но у меня хорошая память на слова, и мне от волнения прямо так в душу и врезалось – говорит так: «Несколько лет придётся держать это дело в секрете, только два человека будут знать тайну – вы да я, – а потом, как наследство отойдёт к вам, пусть всё это возникнет из небытия. Можно изобразить, будто случайно нашли, будто вы перебирали старые вещи, ну и наткнулись. И я бы всё приобрёл у вас совершенно по-честному». А Гильдебранд Падуб ему в ответ: «Я имею полное моральное право взять то, что лежит в ящичке. Хоть среди бела дня. И плевать на викария». Собрайл сказал: «Конечно, имеете. Но этот викарий, Дракс, обязательно стал бы чинить препоны, не человек, а заноза. И ваши глупые английские законы тоже не подарок. Вести раскопки в местах захоронений запрещено, требуется особое разрешение епископа. А даст ли его, епископ-то? Нет, мы не можем рисковать, пускать на самотёк». Гильдебранд не уймётся, повторяет: «Это моя законная собственность». Тогда профессор Собрайл ему заметил, что это собственность не только Гильдебранда, но и всего цивилизованного человечества. А сам он, Собрайл, готов стать «секретным опекуном» этой собственности. Гильдебранд начал хихикать, мол, уж очень всё это напоминает проделки, какие устраивают в Хэллоуин. Но профессор Собрайл сказал ему этак сурово, что это не проделка, что нужно подготовиться лучшим профессиональным образом и желательно провести операцию как можно скорее, так как он, Собрайл, должен отбыть к себе в Нью-Мексико… Я слушаю и думаю, может, мне покашлять, как-то обнаружить моё присутствие, вдруг они меня заметят за полками. Я этак тихонько отступила назад, а потом изобразила шумно, словно только вхожу.

– Думаю, он способен на ограбление могилы, – проронил Аспидс.

– Ещё как способен! – подтвердила Леонора. – У нас в Штатах про него ходят разные нехорошие слухи. Будто бы исчезали из маленьких краеведческих музеев антикварные вещи, редкости из редкостей, галстучная булавка Эдгара Аллана По, отданная в заклад, записка Мелвилла к Готторну… Моя подруга почти уговорила потомка приятельницы Маргарет Фуллер продать письмо, где Маргарет рассказывает про свою встречу с английскими писателями во Флоренции, как раз накануне рокового отплытия на родину, в Америку – не письмо, а кладезь для феминисток, – но тут появился Собрайл и готов был заплатить любую цену, да, так и сказал, плачу, сколько пожелаете. Ему, однако ж, отказали. На другой день стали искать оригинальчик, а его как корова языком слизнула. Так след потом и не отыскался. Насчёт Собрайла есть мнение, что он вроде тех мифических миллионеров, что заказывают ворам кражу знаменитых полотен – желают иметь «Мону Лизу» или «Едоков картофеля», и не копию какую-нибудь, а то самое, единственное на свете полотно…

– Он чувствует себя в своём праве, потому что любит эти вещи до страсти, – проницательно заметил Роланд.

– Эк вы мягко изволили выразиться, – процедил Аспидс, поглаживая краешек оригинала письма Падуба. – Значит, мы можем предположить, что у него в Стэнтовском собрании есть тайный музей в музее, личный его музей, этакий заветный шкапчик, к которому людям путь заказан, а сам он открывает его в глухую полночь и впивает в себя сокровища…

– Вот-вот, примерно такие слухи, – сказала Леонора. – А слухи они на то и есть, чтобы носиться в воздухе и цвести пышным цветом. Но в данном случае молва, кажется, имеет под собой основание. История с письмом Фуллер, например, совершенно правдивая.

– Как же нам его остановить? – спросил Аспидс. – Сообщить в полицию? Пожаловаться в Университет Роберта Дэйла Оуэна? Попытаться прижать его к стенке? От жалобы в Университет ему ни жарко ни холодно. Да и к стенке его не припрёшь – не из пугливых. С полицией и вовсе нелепая затея – у них нет людей, чтоб несколько месяцев кряду сторожить могилу. Даже если мы его теперь остановим, он изящно отойдёт в сторону, а позже улучит момент и… депортировать его из страны мы не можем…

– Я позвонил к нему в гостиницу, – сказал Эван. – Он отсутствует. Я притворился, будто я его поверенный и должен передать срочную информацию. Где, мол, его можно найти. Мне со скрипом сообщили. Потом позвонил в загородный дом Гильдебранда. Того тоже нет дома. Я тем же манером разведал, где он. Что характерно, местонахождение этих джентльменов совпадает! Гостиница «Одинокая рябина», в Северных Холмах. В окрестностях Ходершэлла, хотя и не то чтобы рукой подать, около мили.

– Нужно поставить в известность Дракса, викария! – воскликнул Аспидс. – Хотя… какой толк. Он ненавидит всех падубоведов без исключения и всех поэтствующих паломников заодно.

– Позвольте предложить идею, – сказал Эван. – Пусть это на первый взгляд и отдаёт мелодрамой, а-ля Кэмпион, но мне кажется, мы должны застигнуть его во время преступного деяния, и отобрать у него… что бы он там ни нашёл…

Радостный ропот пробежал по комнате. Беатриса, однако, спросила:

– А нельзя ли его застигнуть во время деяния… прежде чем он осквернит могилу.

– Теоретически можно. Но практически… – Эван усмехнулся. – Надёжнее дождаться… а потом взять под опеку то, что он извлечёт… если там вообще что-нибудь есть.

– Значит, по-вашему, он думает, что развязка истории находится в этом ящичке? – сказала Вэл. – А с