– Я подстрою, чтоб её пригласили на недельку в гости. Если Вэл узнает мой телефон и позвонит, здесь никого не будет.
– Из меня плохой конспиратор, Мод.
– Из меня не лучше.
– Я боюсь идти домой. Вдруг Вэл?.. Вдруг Аспидс?..
– Другого выхода нет. Разыграй дома ссору. Незаметно возьми паспорт и все нужные бумаги и переезжай. В какую-нибудь маленькую гостиницу в Блумсбери.
– Слишком близко от Британского музея.
– Тогда у вокзала Виктория. Я разберусь с Леонорой и тоже приеду. Есть там одна гостиница…
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Выл ветр, и, гневом обуян,
Слал волн отряды Океан
На каменный оплот стены
И башню, где без слов, бледны
Ночь провождали торжества
Дауда с милым. Как листва
Летит по улице народ,
От страха в дверь стальную бьёт,
Но нет отсель ответа им,
Смятенным людям городским.
В Даудиных объятьях, вдруг,
Сквозь сердца девы быстрый стук,
Извне он гомон различил
Людской толпы, но громче был
За дверью Океана рык,
И в душу страх его проник.
Дауда выглянуть велит
Ему в окно: «Каков волн вид?
Что Океана гнев сулит?»
«О госпожа, цвет волн зелен
Под небом чёрным, окрылён
Седою пеной каждый вал,
Грознее туч летящих стал».
«Вернись на ложе, милый друг,
Лобзаньем жгучим, лаской рук
Я запрещу и вод морских
Роптанье злое, и людских
Шум голосов у врат моих».
Призывом дивным возвращён
В её объятья, слышит он
Под башней всплеск; кричит, дрожа:
«Пора спасаться, госпожа!»
«Мы здесь и так уж спасены,
Дверной бронёй защищены.
Но глянь в окно, – она велит, —
Насколько Океан сердит,
Какой волною нам грозит?»
«О госпожа, бледны валы,
И небеса от пен белы,
А на волне честной народ
Взлетает – и ко дну идёт».
«Иди ко мне, навею сон.
А Океан… уснёт и он,
Моими чарами смирён».
Но вновь взывает он, дрожа:
«Пора спасаться, госпожа!»
«Пойди к окну, – она велит, —
Что Океана гнев сулит,
Какой волной теперь грозит?»
«О госпожа, вода темна,
Как вар кипящий смоляна.
Вздымает Океан полки,
Их волн оскалены клыки
Вонзиться в башню норовят…
Роняя белой пены яд,
Из тьмы чудовища встают,
Которых столь страшился люд.
Не видно неба, госпожа,
Чуть в звёздах теплится душа.
Где град стоял – там лоно вод,
И под водою звон плывёт
Часов на ратуше. Чу! – звук
Иной – то башня наша вдруг
Стон издала! Скорей очнись,
О госпожа, иль канем вниз!»
Сами не свои от лихорадочного волнения, они сидели, замкнувшись, в каюте на «Принце Бретонском». Была ночь, слышалось ровное биение двигателей и, дальше, поверх них, всё обступающее, грузное стремительное колыхание моря. До этого, стоя на палубе рядом, но отдельно, словно боясь соприкоснуться, они смотрели, как сверкающие огни Портсмута уменьшаются и тают. А ещё раньше, в первое мгновение встречи в Лондоне, в порыве какого-то неясного чувства, они бросились друг к другу и обнялись. Теперь, расположившись опять-таки бок о бок, но отдельно, на нижней койке, они попивали из пластмассовых стаканчиков для чистки зубов беспошлинное виски, разводя его водою.
– Мы, наверно, сошли с ума, – сказал Роланд.
– Конечно. И к тому же совершаем гадкие поступки. Я, например, соврала Леоноре самым бессовестным образом. Хуже того, я украдкой слямзила у неё с конверта адрес Арианы Ле Минье. Я гадкая, под стать Собрайлу и Аспидсу. Все учёные слегка одержимы. Одержимость – вещь опасная. Я как с привязи сорвалась. Но ведь это настоящий кайф – дышать морским воздухом, и не толкаться ближайшие несколько недель в одной квартире с Леонорой…
Довольно странно было слышать, как обычно такая степенная Мод рассуждает об одержимости и о кайфе.
– А я, кажется, потерял всё, что имел, или считал, что имею. Потерял работу, какую-никакую, в Падубоведнике. Потерял Вэл. А значит, и жилья лишился, потому что это её квартира, она за неё платит. Мне бы впору испугаться. Может, я и испугаюсь, потом. Но сейчас я чувствую такую лёгкость и ясность в голове… как бы это получше сказать?.. одиночество чувствую и свободу! Всё дело, наверное, в море, в море воздух особенный. Спрячься я от всех где-нибудь в Лондоне, ничего б я не чувствовал, кроме собственной глупости.
Они сидели совсем близко, близко как друзья, но по-прежнему избегая прикосновений.
– Самое забавное, – молвила Мод, – что будь мы помешаны друг на друге, никто бы не посчитал нас за
