Здесь оркестр встал в стороне и, пропуская мимо себя войска, грянул старинный марш «Под двуглавым орлом…»

Ингушский полк на ходу получил приказ вернуться на ночь в казармы, потому что на станции не хватало вагонов. На Вокзальной улице полк свернул вправо. Сегодня судьба подарила всадникам лишний день. И никто никогда не узнает, кому из них этот день сохранил жизнь или сократил ее.

А прочие части живым потоком стекали по вокзальной лестнице к железнодорожным путям, конец которых где-то далеко на западе упирался в войну.

Поручив штаб-ротмистру Солтагирию Байсагурову отвести людей в казармы, командир полка уехал в штаб выяснять обстоятельства, связанные с отправкой части.

Байсагуров подозвал корнета Бийсархо, и они поехали рядом.

У обоих были прекрасные кони. У Байсагурова караковый с подпалинами, у Бийсархо серый в яблоках. Головы кони держали высоко, шли, слегка гарцуя. Прохожие любовались ими. Дамочки и гимназистки старались не заглядываться на офицеров дольше приличного. Зато на всадников они могли смотреть, не смущаясь. А среди них тоже были юноши и мужчины, достойные внимания. Кони у всех кабардинские. Серые черкески перетянуты в талии. Природная кавалерийская осанка. Суровые аскетические лица.

Офицеры тонко рисовались, незаметно работая шенкелями. А всадники вели себя просто. Поймав взгляд хорошеньких глазок, они подмигивали им или горделиво подкручивали усы.

Так бывало всегда, когда сотни проходили по городу. Но сегодня чувствовалось иное настроение. Его нельзя было назвать подавленным. Но проводы солдат, которые прошли на глазах полка, плач матерей и жен заставили всадников вспомнить о своих, подумать о предстоящей ратной жизни, полной опасностей, лишений и жертв.

— Хорошо, что остались, — сказал Байсагуров своему молодому другу. — Это же похороны, а не проводы! У нас должно быть иначе. — Он был не в духе. В такие минуты корнет знал: лучше слушать, чем говорить. И он почтительно молчал. — Сейчас же отбери по два всадника из селений Мочко-Юрт, Длинная Долина, Балта, хутор Льяновых. Пусть едут и привезут завтра на вокзал наших девушек-гармонисток.

— У нас должны быть такие проводы, чтоб весь город сбежался! Чтоб запомнили нас! — Он помрачнел еще больше и замолчал, а потом иронически улыбнулся, отчего на одной его щеке залегла глубокая морщинка. — Ведь о многих из нас это останется единственным воспоминанием…

— Дорогой Солтагири, не слишком ли мрачно? — тихо спросил Бийсархо.

пропел он.

Командир улыбнулся.

— Ты, кажется, меня подбадриваешь? Вали, дорогой, и делай, что велел. Я хочу, чтоб, прощаясь с Кавказом, люди не чувствовали тоски. А к девяти часам будь в «Сан-Ремо». Только без б…й. Гульнем напоследок!

Бийсархо козырнул.

— Слушаюсь! Быть к девяти без б…й!

Он рысью поехал назад, вдоль полка, выкликая по именам знакомых всадников. А через минуту Бийсархо уже промчался назад в сопровождении десятка парней.

На следующее утро, когда полк прибыл на товарную станцию, его встретили лезгинкой.

Сотни ингушей, старых и молодых, прибыли из ближайших аулов. Вскоре в разных концах перрона начались танцы.

Тем временем шла срочная погрузка лошадей, обоза, фуража. Около вагонов хлопотал Чаборз. Он продал в городе мясную лавку, закупил нужные для господ офицеров напитки, продукты, теплые вещи, которые могли пойти в зимних условиях, и теперь грузил все это в один из выделенных для него вагонов.

Время отправления приближалось, а он не управлялся.

Когда полковой интендант заметил это и обрушился на него с бранью, Чаборз попросил Бийсархо дать ему в помощь несколько всадников.

Тот приказал уряднику. Урядник вместе с другими направил к Чаборзу и Калоя. Но узнав, чьи вещи ему приходится таскать, Калой повернулся и, несмотря на угрозы, молча ушел к своему вагону.

Урядник доложил об этом корнету. Тот вызвал Калоя к себе и начал его распекать, требуя, чтобы он немедленно вернулся. Но Калой тяжелым взглядом посмотрел на офицера и спокойно сказал:

— Ты на меня не кричи. Я тебе в отцы гожусь. А Чаборза товар грузить не буду.

— Как так не будешь? Я приказываю!

— Приказывать — дело твое. А не выполнять — мое… — Он степенно удалился.

Корнет побледнел, заметался. Он понимал, что эти добровольцы еще не знают устава, не понимают дисциплины, но позволить не выполнить свои приказания…

Он кинулся к Байсагурову и официально доложил о происшествии.

— Меньше пыла, господин корнет! — так же официально ответил ему друг. — Пока невозможно требовать от них безоговорочного подчинения. Люди без году неделя в армии. Это понимать надо. Я разберусь.

Погрузка лошадей и материальной части закончилась. Уже каждый знал, где он едет, и всадники держались своих вагонов. Тут же на дебаркадере в разных местах продолжались танцы. Присутствие жителей аулов, девушек, городской публики, прибежавшей на этот шум, музыка создали приподнятое настроение.

Байсагуров был доволен своей выдумкой. Он легким шагом быстро проходил мимо вагонов, где разместилась его сотня. У него все было в порядке, если не считать инцидента с Калоем.

Всадника Эги Калоя, конечно, надо было сейчас же взять под арест. Вагон-гауптвахта стоял тут же. Но штаб-ротмистру не хотелось быть в числе первых офицеров, «отличившихся» недисциплинированностью солдат.

В этот момент Байсагуров столкнулся с Калоем. Отступив на шаг, он будто впервые взглянул на него. И, несмотря на огромное различие в положении, Байсагуров подсознательно почувствовал, что перед ним не тот темный и безропотный солдат, с которым можно обходиться, как с серой скотиной, а человек, сумеющий постоять за себя. Полк уходил на фронт. А пуля может угодить не только в лоб, но и в затылок…

— Почему не выполнил приказания командира? — спросил он Калоя. — Ведь вам объясняли, что в военное время за невыполнение приказа могут даже расстрелять?

Он говорил по-ингушски, поэтому вопросы его Калой воспринимал как обычный разговор.

— Понимаешь[153], — ответил Калой, — все это нам говорили. Но нам не говорили, что может быть приказ перетаскивать товары Чаборза. Я понимаю так: если мне приказывают казенное дело, военное дело, я делаю. Но если меня хотят сделать работником Чаборза, я на это не соглашаюсь… И должен тебе сказать: не соглашусь не только по приказу этого молодого человека, но даже если меня привяжут к пушке и разорвут в клочья!

Байсагуров — офицер, обученный в кавалерийском училище на воинском уставе и дисциплине, растерялся. Он не знал, что говорить этому человеку, который готов был действительно за свои убеждения умереть. На какое-то мгновение в памяти Байсагурова возник образ гусара Дениса Давыдова, который командовал чуть ли не такой же армией, как эта. Но в училище говорили о значении партизанской борьбы, о книге Давыдова «Опыт теории партизанского действия», но никто ничего не говорил о том, как гусар Давыдов разговаривал со своими крестьянами, добровольно подчинившимися ему для борьбы с «супостатом Банапартой».

И вот теперь штаб-ротмистру Байсагурову приходилось самому думать, как вести себя с таким народом, чтобы заставить его повиноваться без применения дисциплинарных мер.