скидкой.

— После девальвации он стоит вдвое дороже, — уточнил Луи.

— Будем применять расчетную таблицу? — спросил клерк, посмотрев на судебного исполнителя.

— Если следовать таблице, в выигрыше будет тот, кто оставляет гарнитур себе, — ответил судебный исполнитель. — Я не могу советовать мсье Давермелю…

— Если детям нужна эта мебель, будем придерживаться таблицы, — проворчал Луи.

Ему не надо было долго демонстрировать свою готовность. Чиновники сами заторопились, сообразив, что муж хочет поскорей закончить дело, чтобы использовать полученные деньги, и потому они наскоро проводили свою опись под командой Алины. Детям, как оказалось, была нужна кухонная мебель, обстановка их комнат, стиральная машина, холодильник, простыни, одеяла, белье, посуда. Когда пришли в спальню, Алина вооружилась свое самой язвительной улыбкой и сказала:

— Кровать, конечно, двуспальная, так что же, я должна уступить ее своей преемнице?

Заминка возникла возле пианино, столь нужного девочкам, чтобы играть гаммы, но на нем Луи играл ещ в детстве.

— Да, оно досталось нам из семьи этого господина, — вымолвила Алина. — Но ведь дети носят фамилии Давермель.

Луи отдал и пианино — вернее, выменял его не без огорчения на секретер в стиле Людовика XVI — подарок тети Ирмы. Алина тут же заявила, что это вещь старинная.

— Ну, тогда отправьте его на распродажу, — сказа Луи.

Судебный исполнитель усомнился в подлинности вещи, тогда Алина допустила, что это, возможно, стилизация. И тут же добавила, что стенные часы в стиле Наполена тоже подделка, хотя ей подарил их отец, а ем подарил управляющий имением, который сам получил эти часы от маркизы — своей хозяйки, — когда она освобождала дом от ненужных вещей. Судебный исполнитель считал, что часы старинные. И помощник нотариус тоже. Тогда Алина вышла из себя, заявила, что они все сговорились, и отказалась продолжать разговор. Пререкания продолжались целых полчаса, и уже совсем за бесценок пошли люстры, ковры и куча всяких безделушек — лишь бы завершить соглашение. Луи пока сохранял хладнокровие. Алина, однако, догадалась, что с хочет все провернуть возможно быстрее, и решила во пользоваться этим. Наседка превратилась в хищного ястреба. Уже осталось оценить только мастерскую, и Алина согласилась с тем, что содержимое этой комнаты полностью принадлежит Луи. Однако сделала исключение книг по искусству. А вот как быть с картинами, нагроможденными в одном из углов комнаты, не знала. Адвокат Лере предупредил ее: по положению, творчество художника является также собственностью его супруги, словно она его соавтор. Но Луи упрямо держался за свою мазню. Требовать более дорогой оценки картин было бы выгодно для Алины — но не слишком ли это лестно для Луи. Лучше унизить его, проявив пренебрежение.

— Все это, конечно, никакой ценности не имеет, — сказала Алина. — Я бы, пожалуй, оставила только портреты детей.

— Нет, — ответил Луи. — Для меня это единственная возможность видеть их каждый день у себя дома. А вам, вам ведь поручено их воспитание.

Его решительный тон меньше удивил Алину, чем странное обращение на «вы». Что может быть хуже — когда тебя отталкивают, перечеркивают прошлое. Может, он и любит своих детей. Но кто же дал ему их?

— Пусть так, — ответила Алина. — Тогда я ничего не подпишу.

— Послушайте, мадам, — возмутился клерк, — речь ведь идет о картинах, не имеющих никакой ценности, вы сами так сказали, а мсье Давермель — их автор. Мы почти уже закончили, а вы хотите все поломать, и из-за чего?

— Я не подпишу, — упрямо повторила Алина.

— Тогда и я начинаю колебаться, — холодно добавил Луи. — В пользу мадам было сделано слишком много уступок. Я на это соглашался из чувства приличия. Даже зная, что кое-что утаивалось. Но если мы не можем достойно завершить соглашение, я попрошу вас, господа отметить, что здесь не хватает, например, столового серебра, полученного мною в наследство от моей бабушки. Могу сказать вам, где оно находится. У меня есть друзья на этой улице, и они мне сообщили.

Глазевшие по сторонам клерк и судебный исполнитель старались не улыбнуться и скрыть возникшее осуждение. Насторожившись, Алина забормотала:

— Ах, ты смеешь обвинять меня, шпионить за мной! — Стремясь скрыть охватившую ее панику, она тут же ушла в гостиную. Готова была казнить себя. Нет, не за то, что так поступила. Только за неблагоразумие. Ведь соседки, оказавшись на ее месте, сделали бы то же самое: что можно, надо спасти. Но Луи, такой обходительный с посторонними, такой грубый с нею, даже несмотря на свой отвратительный поступок, сумел околдовать всю улицу. Мерзкий кот! Жаль, что он так хитер и не решался бегать за кошками в своей округе, уж тогда бы вряд ли он был здесь таким любимец. Но надо что-то предпринимать, и срочно. Скомпрометировать услужливую Жинетту, подвергнуть ее обвинению в сокрытии — нет, невозможно!

— Вношу уточнение, — говорил за ее спиной Луи. — Моя свояченица мадам Фиу сегодня утром положила в свою машину чемодан.

Алина повернулась:

— Я одолжила Жинетте столовое серебро для приема гостей. Ну и что?

В день описи имущества такое оправдание выглядит нелепо. Но все-таки это хоть какое-то оправдание. Под понимающими взглядами трех мужчин Алина уже начала беспокоиться о двадцати луидорах, запрятанных в сахарницу, о жемчужном ожерелье свекрови, которое было у нее на шее, — ей казалось, что Луи пересчитывает каждую жемчужину.

— Где эта бумажонка? — крикнула она. — Я подпишу все, что угодно, если вы избавите от присутствия этого господина.

Бумага уже была на столе.

— Пожалуйста, вашу девичью фамилию, — сказал ей клерк.

Алина, яростно царапая пером, подписала.

Прошло пятнадцать минут, но Луи все еще был тут. Законники, которых он с облегчением выпроводил, расстались с ним на тротуаре, и вдруг Алина потянула его за руку. Луи позволил привести себя обратно в гостиную, и Алина молча сняла ожерелье.

— Оно было подарено вашей матерью, — сказала она. — Верните его ей.

Луи отказался. Она, конечно, на это и рассчитывала. Но сочла необходимым вернуть его уважение, пусть дорогой ценой, а это уже свидетельствует о многом. Ее усталая, сгорбившаяся фигура говорила об остальном. Ярость сменилась упадком духа, и смотреть на Алину было тяжело. Луи хорошо знал эти короткие передышки; после них она вновь обретала дыхание и превращалась в ту же ведьму. Однако он был так же недоволен собой, как и Алина. Я, ты — ведь мы оба вели себя подло. Понимание — уже почти прощение, только надо об этом молчать. Враги, даже если они невиновны, не прощают друг друга. Но если оба чувствуют смущение, то это уже путь к лучшему.

— Налить тебе виски? — спросила Алина.

Луи, еще не пришедший окончательно в себя, молча кивнул. Он пил стоя, маленькими глотками, держа в руках один из уцелевших хрустальных стаканчиков, некогда составлявших подаренный им к свадьбе сервиз. Хрусталь, чувства — как все хрупко. Луи искоса посматривал на мебель фирмы «Мобиляр», уже ему не принадлежавшую. Стало быть, надо развестись еще и с вещами. Значит, и с самим собой. Алина, пытаясь казаться безразличной, пробормотала:

— Я отошлю тебе столовое серебро.

За большими прозрачными занавесями, чуть тронутыми солнцем, в затейливой игре света и тени вырисовывались контуры деревьев: зеленое пятно туи и красноватое — сливового дерева. Луи было грустно покидать деревья в своем саду — куда более грустно, чем мебель: ведь это были совсем молодые деревья, они росли вместе с Четверкой. У деревьев есть корни, это живые существа, хоть их нельзя сдвинуть с места.

— Ты, наверное, доволен, — сказала Алина. — Добился чего хотел. Все прошло скорее скорого: и развод, и раздел имущества. Теперь можешь вступать в брак со своей любовницей.

Сказано плохо, но она не могла назвать Одиль по имени. Луи удержался от реплики: Да, это со мной