Больной ангиной Леон, свернувшись клубком в теплом халате, поглядывал одним глазом на экран телевизора, придвинутого к дивану, другим — в учебник Монжа и Гиншана. Приятно следить за матчем еще и потому, что хорошо знаешь игроков и комментатора. К тому же после большой чашки грога и разных порошков Леона охватило блаженное состояние, и он наслаждался. Из подвального этажа опустевшего дома, где остались только кошка, Ги и Леон, слышались фальшивые и нестройные рулады маленького любителя флейты.

Накануне в это же время тут было не меньше двадцати человек, танцуя, они исцарапали весь паркет. Верховодила Агата, а Леона, освобожденного от всех хлопот, приставили к радиоле. Дядя Анри кружил дам и отдавил им все ноги. Габриель рассматривал приготовленное угощение, подарки, платья, сшитые для танцев, прикинул расходы и громко сказал:

— Это легкомысленно, Алина. Твоя щедрость никого не удержит.

Он ушел, а праздник продолжался до глубокой ночи, хотя мать устала, голова ее клонилась на грудь, и она то и дело терла глаза, чтобы подавить сон, стремясь показать любимым детям, что готова ради них жертвовать и отдыхом и деньгами.

— Гол! На тридцать второй минуте команда Овернского спортклуба открывает счет, — выкрикнул комментатор.

Защита была прорвана верным ударом, и Леон, большой специалист в этих делах, усилил звук, повернув регулятор босой ногой. Счастливец, забивший гол, стоял, раскинув руки буквой V[10], а товарищи по команде наперебой обнимали и поздравляли его. С колен Леона соскользнули на ковер господа Монж и Гиншан, которых он бросил на 67-й странице.

Сегодня утром вернулась к домашнему очагу Роза — она принесла послание, которое тут же принялась читать вслух: «По просьбе Розы я не подал жалобы. Но сделаю это через час, если она не приведет ко мне тех, кто вполне здоров… Что же касается заболевших, то пусть приезжают, как только поправятся…»

— Спасибо, Роза, я никогда не сомневалась в тебе..

Мать быстро завладела бумажкой и прервала чтение, исключив возможность всяких комментариев.

— Хорошо! Бегите, девочки! Нет, Ги, ты останься. Не будем рисковать: тебе выходить еще нельзя.

Конечно, она не могла отказаться от своих слов, и Ги, который вчера был так доволен, что его оставили дома на день рождения Агаты и что можно будет еще повеселиться на улице Вано, ушел и заперся у себя в комнате. Тотчас же началась пытка звуками: он с яростью заиграл на флейте «Фульского короля» — мелодию, которую Алина по непонятным причинам не выносила. Впрочем, он не достиг своей цели; он не знал, что пришел Габриель и предложил:

— Алина, в полдень ко мне придут друзья. Будут Дюмоны и еще кое-кто. Приходи пообедать с нами. Да-да, тебе пора немного проветриться. А мальчиков можно до вечера оставить одних. После вчерашнего пиршества у вас столько еды — им вполне хватит.

И она согласилась, с трудом скрывая, как ей приятно это приглашение; и на прощание громко сказала:

— Конечно, ты прав, теперь я свободна. Тряхну стариной — вспомню девичьи дни… А ты, Леон, присмотри за малышом.

Снова восторженный вопль с экрана — вот и второй гол! То, что мать действительно некогда была молоденькой (иногда она, ворча, напоминала об этом), что она вполне может — ведь Алина так редко принимала у себя и еще реже бывала в гостях — пойти куда-нибудь пообедать разок на чужой скатерти, которую ей не нужно будет потом бросать в грязное белье, — все это как-то не доходило до сознания Леона. Однако он понимал: друзей, которые бы приглашали к себе или приходили к ним домой, уже осталось мало, и тех, кто составлял исключение, следовало всячески поощрять. Гул на экране все еще длился и вдруг закончился странным металлическим звуком. Пора было поднять с пола Монжа и Гиншана. Ведь экзамен приближался. Но этот странный металлический звук совпал с тем, что замолкла флейта… Черт возьми! Леон быстро отодвинул занавеску и успел увидеть, как там, в конце улицы, улепетывает этот дрянной мальчишка.

Что мог сделать Леон, босой, в халате, с налетами в горле? А если он ничего не предпримет, то как это истолкуют? Когда беглец явится на улицу Вано, его примут с распростертыми объятиями, осмотрят и с упреком скажут: Малыш-то совершенно здоров. Значит, ты, Леон, об этом знал? Мать тоже будет недовольна: Я на тебя понадеялась, а ты дал ему удрать. Уверена, ты это сделал нарочно! Каждая сторона будет считать его сообщником противника, а ведь он ничей не сообщник — нет и нет! К счастью, надо проехать двенадцать станций по Первой линии, сделать пересадку на площади Согласия, потом еще четыре остановки, и только тогда Ги доберется до станции «Севр-Бабилон» — таким образом, Леону хватит времени подумать и позвонить, чтобы на улице Вано все знали, как глубоко он сожалеет, что не смог прийти вместе с сестрами — он уже давно должен был бы позвонить.

Взволнованный, он набрал номер, ошибся, опять набрал. А вдруг там все куда-нибудь ушли — что тогда будет делать Ги? Подумал ли Ги о том, что это нехорошо: вчера ни словом не возразить матери, не отпустившей его, а сегодня взять и удрать? Не станет ли Ги болтать, что его заперли? Прелестный разговорчик, и, надо думать, не последний, раз они уже не одна семья, а два лагеря.

— Алло, папа, ты?

Вот хорошо, трубку взял он. Леон несколько раз кашлянул и проговорил хриплым голосом:

— Алло, папа… Хочу предупредить тебя: побудь дома. Мамы сейчас нет, а Ги этим воспользовался и убежал.

На другом конце провода ответили вопросом, на который был тут же дан ответ:

— А почему ты считаешь, что я должен был ему помешать? Он оказался здоров, к тому же сейчас рассуждать об этом поздно. Пока!

Итак, никто не предан. Леон обеспечил себе поддержку справа, теперь нужно обеспечить слева. Он начал перелистывать алфавитную телефонную книжку, где записаны номера телефонов семейного клана, не мог сразу решить, как звонить Габриэлю — по домашнему или служебному, — затем отбросил номер с индексом «Прованс» (видимо, телефон банка) и, набрав другой с индексом «Вожирар», как раз попал на своего крестного:

— Говорит Леон. Можно попросить маму? Десять секунд — и она у трубки; разумеется, не дожидаясь объяснения, уже встревоженно кудахчет:

— Что случилось? С кем-нибудь плохо? Ну говори скорей!

— Ничего серьезного, — ответил Леон. — Я задремал, а проснувшись, заметил, что Ги сбежал. Можешь догадаться куда.

Она в ужасе. Измученно бормочет:

— Боже мой! Твой отец скажет, что Ги совсем здоров, что это я его упрятала.

Но Леон, перейдя с фальцета на бас, предложил:

— Хочешь, попробую все уладить? Скажу сейчас папе, что я сам решил отпустить Ги, потому что он почувствовал себя лучше.

И он положил трубку: хороший сын, добрый брат, легко добившийся одобрения обеих сторон.