До озера оставалось немного — пара часов ходьбы по чудесной ровной дороге в сосновом бору. По ней давно никто не ходил, и она сплошь поросла молоденькими боровиками. На севере уже полмесяца стояли прохладные погоды, поэтому все грибы были как на подбор — ровные и ни одного червивого.

Мы около часа шли, топча густую грибную поросль. Потом мой друг не выдержал снял с головы свою вязаную шапку и тут же отстал от меня.

Так я в одиночестве прошагал еще около пяти километров и наконец добрался до озера и до стоящей на его берегу охотничьей избушки. Невдалеке от берега плавал крохаль. Я, спрятавшись за бревенчатой стеной, снял рюкзак, вытащил из него ружье, собрал его, долго искал на дне рюкзака патроны, а среди них сухие, не раскисшие после вчерашней ночевки. Наконец нашел один, зарядил ружье и, выглянув из-за стены избушки, выстрелил. Потом я уселся на пороге и стал смотреть, как легкий ветерок медленно гонит к берегу наш ужин.

А в это время у нашего взвода была последняя пара на военной кафедре. Ребята изучали теорию стрельбы из ручного пулемета, в принудительном порядке записывая в тетради вирши, сочиненные лично майором: «Средний ветер так пулю сносит, как от прицела два отбросить».

Только через час пришел Игорь. Тоже с добычей — он нес в руках объемный мешок. Это была его чудовищно растянувшаяся вязаная шапка, безнадежно потерявшая форму от огромного числа набитых в нее круглых и крепких как орехи маленьких боровичков. Он присел рядом и мы обсудили ситуацию.

Все складывалось удачно. Судя по рассказам лесников из Кандалакши, жемчугоносная речка протекала где-то неподалеку. У нас было мясо и справная избушка. То есть там были дощатые нары и стол у окна. Печки, однако, не было. На том месте, где она, по нашим предположениям, должна располагаться, лежала большая груда камней, покрытая пеплом — жилище топилось по-черному.

Мы затащили рюкзаки внутрь. Игорь бережно положил мандолину и шапку с грибами на нары, в дальний угол.

Я взял нож и крохаля и пошел к озеру, а Игорь, прихватив с собой топор с красной ручкой направился в лес — за дровами.

Через полчаса мы встретились у избушки. В моем котелке лежала тушка разделанной утки, а у крыльца высилась поленница дров.

Еще час мы промучились с каменкой, пытаясь развести на ней огонь так, чтобы, во-первых, не спалить зимовье, во-вторых, чтобы дрова все-таки горели, а в-третьих, чтобы они горели без дыма. С последним у нас не особенно получалось. То я, то мой приятель, поочередно, отчаянно кашляя и вытирая слезы, выкатывались из избушки, плотно набитой дымом, уступая место очередному огнепоклоннику. Наконец нам удалось устроить так, чтобы основные массы дыма уходили через дверь наружу. И мы стали готовить гречневую кашу с копченостями и уткой. Но при этом нам обоим приходилось сидеть на полу.

Дым докучал не только нам. Откуда-то из угла на стол у окна вылез кашляющий мышонок. Игорь, видимо, быстрее меня вычисливший, насколько нам хватит брикетов с кашей, стал громко требовать у меня ружье, чтобы уничтожить грызуна, который, по его мнению, съест все наши запасы и обречет нас на голодную смерть.

Но ружья я ему не дал. А после ужина — утки с кашей — Игорь подобрел и перестал требовать расстрела мыши.

Стемнело. Как водится, Игорь потянулся, было, к мандолине, но тут он вспомнил про свои грибы.

Пользуясь тем, что дым слегка рассеялся и вечернего концерта не будет, я расстелил на нарах шинель и задремал, а Игорь занялся боровиками.

Я проснулся посреди ночи. В избушке совсем не было дыма. В углу на каменистой осыпи уютно тлели угли. Серела за крохотным окошком сентябрьская северная ночь. Стояла оглушающая тишина.

Под самым потолком в несколько рядов на поблескивающей золотом проволоке висели гирлянды белых грибов. А мой приятель сидел на березовом чурбаке за столиком и рассеяно смотрел в окно. Перед ним, между нашими немытыми мисками с кучками утиных костей медленно ходила мышка, и Игорь периодически подсовывал ей одной рукой кусочек сухарика. Другая его рука была занята. Ею Игорь самозабвенно тыкал себе в ухо (как мне показалось — прямо в барабанную перепонку) тонкой стальной проволокой.

Иногда видимо при удачном попадании он за несколько секунд замирал и к чему-то прислушивался. А затем снова начинал манипулировать проволокой.

Я не выдержал и приподнялся. Игорь осторожно повернулся ко мне и сказал:

— В Москве дожди. И плюс пятнадцать.

Я медленно выполз из под шинели.

— И какой-то пленум партии, — продолжал вещать Игорь.

Я слез с нар и заглянул ему в ухо.

В ухе у Игоря был его лагерный приемник. Панель приемника была снята, и все микроскопические проводки, диоды, триоды, сопротивления и конденсаторы обнажились.

А проволока в руке моего друга оказалась самой тонкой струной мандолины. Она тянулась под потолок к другим струнам, на которых сушились белые грибы. Тыкая концом этой грибной антенны во внутренности приемника Игорь умудрялся периодически ловить радиоголоса различных городов нашей планеты. Лишенная струн, раздетая и от этого еще больше похожая на простую деревянную коробку мандолина сиротливо стояла в углу.

Утром мы решили заняться тем, за чем, собственно, и забрались в эту глухомань. То есть жемчугом. Недалеко от избушки, как нам объяснили в Кандалакше, протекала небольшая быстрая таежная речка. И мы ее нашли.

В Москве тем временем начиналась лекция по органической химии. Старший преподаватель знал, что в начале лекции студенты должны быть озадачены.

— Почему водомерка может бегать по воде? — спросил он аудиторию.

Аудитория молчала.

— Для того, чтобы это понять, нужно пустить ее в бутиловый спирт!

Я залез в воду, а мой друг остался на берегу. Я долго бродил по самым глубоким, насколько позволяли полностью поднятые голенища охотничьих сапог, местам, но ни одного моллюска на дне на обнаружил. Наконец я добрался до переката.

Здесь располагалось целое гнездо жемчужниц. Засучив рукава до самых плеч, я стал собирать ракушки и бросать их на берег, где мой приятель вскрывал их с помощью ножа.