И он опять улыбнулся.

Квейль посмотрел на него и мысленно рассмеялся.

— Что скажут ваши, когда узнают, что вы женитесь на гречанке? — улыбаясь, спросил Квейль.

— О, наверно пошлют меня ко всем чертям и лишат наследства. Впрочем, у них гроша за душой нет. Так какая разница?

Макферсон засмеялся:

— Эти фрицы — страшное мазло, сэр.

Квейль почувствовал юмор, заключенный в словечке «сэр».

— Верно, — ответил он. И опять начал беспокоиться.

— Будет цела, — сказал Макферсон.

— Но она не выходит из машины во время налетов.

Макферсон ничего не ответил; он глядел на подъем впереди. Они все время поднимались в гору и теперь находились на высоком перевале. Квейль опять услышал стук в кабину.

— Опять! — сказал Макферсон, поспешно затормозил машину и выпрыгнул. Квейль выпрыгнул в другую сторону и на бегу увидел самолеты. Они шли низко. Сделав заход над дорогой, они перешли на бреющий полет и открыли огонь. Квейль видел, как комья грязи, словно тяжелые водяные брызги, шлепаются на поле между ним и дорогой, и услыхал сперва раздельный, отрывистый, а затем слитный треск нескольких пулеметов и, наконец, проносящийся мимо и возвращаемый эхом рев мчащихся прямо над колонной самолетов.

Квейль вскочил и побежал к санитарным машинам. На бегу он смотрел во все стороны, нет ли где Елены. Где-то впереди горела одна из машин, а бок у второй санитарной машины был пробит пулями. Он рванул большую дверь. Елена лежала на полу.

— Елена! — воскликнул он. — Господи боже!

Она подняла голову.

— Улетели? — спросила она.

Он сурово посмотрел на нее. Она не спускала с него глаз.

— Да, — ответил он.

Она медленно поднялась.

— Ты сумасшедшая, — сказал Квейль. — В следующий раз не смей оставаться здесь.

— Здесь так же безопасно, как и снаружи. Погляди на них. А снаружи кто-нибудь пострадал?

— Как будто да. Слушай, — продолжал он, — брось эти глупости…

— Кажется, нам придется убрать того… на последней койке. Можно будет похоронить его здесь?

— У нас нет времени на это, — ответил он.

— Откуда дым?

— Попало в один грузовик.

Дверь открылась. Это пришел Тэп с маленьким греком.

— Оба целы? — спросил Тэп.

— Да.

— Кажется, впереди кого-то хлопнуло.

— Тэп, — обратилась к нему Елена. — Не вынесете ли вы того, в конце ряда? Он умер.

— А что я с ним буду делать?

— Надо его похоронить. На остальных плохо действует, что он здесь.

Тэп поглядел на Квейля. Квейль вышел из машины и пошел вперед посмотреть, что там горит. Колонне преграждал путь полыхающий грузовик. Один из австралийцев, защитив лицо шляпой, старался повернуть колеса грузовика, чтобы можно было оттащить его с дороги. Грузовик был привязан тросом к другой машине, приготовившейся буксировать его. Когда она дернула, горящий грузовик свалился набок в канаву, и от воды поднялись большие клубы белого пара. Два австралийца принесли с поля на край дороги какого-то человека. У него текла кровь из шеи.

— Ранило осколком, — сказал один из них Квейлю, когда тот подошел.

— Вон там санитарная машина, — ответил Квейль.

Они отнесли раненого к греческому санитарному автомобилю и подняли его в машину в тот самый момент, как маленький грек и Макферсон выносили мертвого грека.

— Вот тебе еще один, Елена, — сказал Квейль.

Он пошел с Тэпом посмотреть, куда отнесут мертвого грека. Оба австралийца достали из своих машин лопаты и принялись рыть яму. Когда получилась достаточно глубокая могила, они опустили в нее мертвого грека. Квейль вынул у него из карманов бумаги и хотел отыскать опознавательный жетон, но не нашел.

Австралийцы стали зарывать мертвеца, и Квейль смотрел, как черная земля засыпает желтое лицо с неподвижными открытыми глазами. Потом он вернулся к санитарному автомобилю.

— Вот его бумаги, — сказал он Елене.

Шофер санитарной машины помогал ей прибрать внутри.

— Спасибо, — ответила она и спрятала бумаги в карман. — У меня ничего нет, — продолжала она. — Не можешь ли ты достать чистые бинты или что-нибудь годное для перевязок? Я израсходовала все мои бинты на тебя. И мне нужна еще марля.

— Поищу.

— Тэп пошел искать, — сказала она.

Квейль, задетый тем, что она обратилась к Тэпу, остался на месте и стал смотреть, как она прижимает к шее австралийца пропитанный кровью бинт. Раненый был юноша с тонкими чертами лица и длинными черными волосами, которые ей приходилось каждую минуту откидывать с его лица. Глаза его были широко раскрыты, и он следил взглядом за ее движениями; он ничего не говорил, но глядел широко раскрытыми глазами, потому что боялся закрыть их. Тэп вернулся с марлей и бинтами. С ним пришел и ехавший из Ларисы пилот-офицер.

— Может быть, я могу помочь? — сказал офицер. — Я немного знаком с этим делом.

— У него сильное кровотечение, — объяснила Елена.

Офицер наклонился и посмотрел на австралийца. Он взял из рук Елены бинт и снял его с шеи раненого, чтобы как следует рассмотреть рану. Потом, еще раз взглянув на австралийца, вышел из автомобиля.

— Недолго протянет, — сказал он совершенно спокойно и пошел к своей машине.

Колонна медленно двинулась. Квейль сказал Макферсону, что поедет вместе с Еленой в санитарной машине. Он устроился на полу и молча сидел, то и дело выглядывая наружу, чтобы посмотреть, не появились ли опять самолеты. Грек, лежавший на ближайших к нему носилках, похлопал его забинтованной рукой по плечу и знаком показал, что хотел бы покурить. Квейль отрицательно покачал головой. Пока машина спускалась по склону, австралиец издавал короткие стоны, потом умолк. Машина остановилась. Квейль услыхал стрельбу и увидел, что все опять бегут в поле; он услыхал гул самолетов и закричал Елене:

— Идем!

Она не двинулась с места. Разрывы бомб потрясли землю. Квейль растянулся на полу и заставил лечь Елену, не позволяя ей подняться, а земля дрожала от бомбежки и пронзительного стрекотанья пулеметов. Сквозь мутные окна Квейль видел разрывы, но бомбы падали слишком далеко от дороги, чтобы причинить ущерб. Наконец самолеты ушли. Квейль открыл дверь; за дверью стояли двое австралийцев.

— Как Флип? — спросил один из них.

— Неважно, — ответил Квейль.

— Он поправится? — спросил другой. Он был в стальном шлеме.

— Трудно сказать. Вы пока возвращайтесь к себе. Эта машина сейчас тронется.

Австралийцы ушли.

Когда санитарная машина тронулась, Квейль почувствовал стоящий в ней запах. Это был запах гниения и смерти, и он вспомнил, как еще школьником постоянно думал, что настанет день, когда придется умереть, и этот день настанет неминуемо, и тогда конец всему, и это самое худшее, — ты не будешь больше ходить, пить, спать, а другие останутся в живых, — и это самое худшее, потому что все останется, хотя тебя не будет.

— Почему ты не перейдешь обратно в ту машину? — спросила Елена. — Я чувствую себя хорошо.