искусстве.
— М-да? — невнятно промычал Эдди, только что набивший рот креветками с грибами. Констанс восторгалась его манерами — они были так непосредственны.
— Не думаешь ли ты, что тебе для совершенствования мастерства надо обзавестись несколькими дикими зверями? Я боюсь, как бы ты не потерял спортивную форму.
Эдди испуганно проглотил все, что было у него во рту, — неужели она уже хочет от него отвязаться? Он где-то слышал, что Констанс не слишком постоянна. Чтобы скрыть свой страх, он громко расхохотался.
— Видишь ли, Конни, как бы это тебе объяснить… Укрощение львов — это отчасти талант, отчасти — умение «подать» себя в цирке. Понимаешь, о чем я говорю? Либо ты владеешь гипнозом, либо нет. И уж если нет — значит, закрывай лавочку. А если да — тогда все дело в силе глаз. Практика тут ни при чем: нужен талант.
— Я знаю, дорогой, но мне больно видеть, как твой замечательный талант растрачивается попусту. Просто ужасно, что тебе приходилось жить среди этих невежественных болванов, которые не могли оценить тебя.
Эдди скромно улыбнулся и бросил на нее неотразимый взгляд; но Констанс в кои-то веки была серьезна и не обратила на это никакого внимания.
— Я все обдумала и решила, — продолжала она. — Я хочу, чтобы тебя признали, и тебя признают, будь уверен. Но разве можно чего-нибудь достичь с этими жалкими тварями, которых ты дрессируешь? Дорогой, мы снарядим небольшую охотничью экспедицию, поедем в Африку, и ты поймаешь там десяток превосходных львов — свирепых красавцев, достойных твоего Искусства!
— Боже милостивый! — в ужасе воскликнул Эдди, но быстро овладел собой и сказал вкрадчиво: — Ты чудачка, Конни. Что это тебе вдруг взбрело в голову?
— А потом, — продолжала Констанс самым что ни на есть великосветским тоном, — мы их вывезем оттуда, и ты метеором пронесешься по всем столицам Европы. Я уверена, что русские тебя оценят, поэтому прежде всего мы поедем в Москву.
Эдди быстро прикинул в уме: если дело пойдет на лад — будет чем поживиться, прежде чем обнаружится его несостоятельность. Ну, а что касается львов, то можно найти какого-нибудь безработного профессионала… пять фунтов в неделю… выдать его за помощника… пусть старается!
— Это влетит в копеечку, — изрек наконец он и скосил глаза, полагая, что этот взгляд свидетельствует об остром уме. — И потом, ведь нам понадобится реклама, нужны будут афиши.
— Я и об этом подумала, — сказала Констанс, мечтательно глядя в пространство. — Я напишу роман о цирке… Ты поможешь мне уловить детали, колорит… Это будет роман о нашей любви и твоем искусстве. Я позабочусь, чтобы его перевели на все европейские языки, тогда публика валом повалит, чтобы взглянуть на тебя.
— Боже! — с благоговейным трепетом воскликнул Эдди. Ему страшно понравилось, что он будет героем романа «великосветской женщины». Ну, а что до различных практических трудностей… Так ведь у Констанс денег куры не клюют…
— Н-да, лакомый кусочек, — сказал официант метрдотелю, когда они проводили поклонами Констанс и ее циркового Фидия. — Сдается мне, она свое дело знает. Я бы и сам не прочь провести с ней полчасика. Как ее зовут?
— Это благородная Констанс Таунсенд, урожденная Лэчдейл! — торжественно и вместе с тем подобострастно проговорил метрдотель.
— Да ну! — удивленно воскликнул официант. — А я-то думал, она проститутка!
— В наши дни трудно установить разницу, — отозвался метрдотель. Он был человеком семейным и читал «Дейли геральд». — Если хочешь знать, она отличается от профессионалки только тем, что не берет денег. Да и чего еще можно ждать, когда средства производства, распределение и финансовая система находится в руках банды хозяев?
— Послушайте, да вы рассуждаете как большевик! А кто станет вести дела, если хозяев не будет? Уж не ваши ли ребята из «Геральда» с их славословиями? Но кто это сопровождал благородную леди?
— Один парень из цирка. Она любит развращать трудящихся.
— Плевать. Жаль, что она не развращает официантов. Я знаю одного парня — его не пришлось бы просить дважды.
— Послушайте! — воскликнул шокированный начальник. — Бросьте эти штучки! Вы здесь на работе, молодой человек. Вас зовут к пятому столику, а на седьмом нет хлеба. Пошевеливайтесь!
К счастью для Эдди, он не обладал богатым воображением. Далекие и неведомые опасности не волновали его, хотя любая непосредственная опасность привела бы его в ужас. Перспектива гоняться за львами по Центральной Африке, чтобы насыпать им соли на хвост, казалась ему такой нелепой и нереальной, что он согласился на предложение Констанс со спокойствием человека, который соглашается с сумасшедшим. И это его спасло — при малейшем сопротивлении с его стороны Констанс наверняка повезла бы его в полную смертельных опасностей Уганду. Констанс готовилась к экспедиции со свойственной ей энергией и суматошностью. Она устроила два прощальных вечера, или, вернее, пыталась их устроить, пригласив по телефону множество людей, которые либо оказались заняты именно в этот вечер, либо в самую последнюю минуту не смогли приехать. Констанс принялась было объяснять это Эдди, но он бестактно заявил, сознавая свою классовую неполноценность, что, без сомнения, ее чванные друзья просто не пожелали с ним встречаться. Она яростно обрушилась на него, как обычно, когда ей казалось, что кто-то, хотя бы косвенно, противоречит ей или осуждает ее. В следующие два дня она поставила настоящий рекорд, рассорившись по телефону со всеми своими знакомыми. Разговор почти всякий раз кончался высокомерной фразой, сохранившейся от лучших времен: «Надеюсь, я никогда больше не буду иметь удовольствия вас видеть». В ответ Констанс неизменно слышала: «И я также». Скрипя зубами и сжав кулаки, Констанс бросала трубку. Если б она обладала даром телепатии и могла увидеть удовлетворенную улыбку своего собеседника и услышать его недвусмысленные слова: «Ну, слава богу, наконец-то я от нее отделался», она, пожалуй, призадумалась бы о последствиях принципа — всегда поставить на своем.
Было решено, что они на ее автомобиле доберутся до Марселя, потом доплывут на пароходе «до какого-нибудь места», а там снова поедут на автомобиле до тех пор, пока не окажутся в стране, где водятся львы, после чего «снарядят экспедицию»; от одного слова Эдди львы станут кроткими, как ягнята, и счастливая чета уедет в Гамбург. План был простой и восхитительный. То, что Констанс забыла о существовании Сахары (которая имеет всего лишь две тысячи миль в ширину) и о прочих мелких трудностях — о дорогах, бензозаправочных станциях, визах и т. п., пожалуй, набрасывает некоторую тень на ту привилегированную школу, которую она окончила. Констанс привыкла поступать по-своему, и в Европе это ей обычно удавалось, разумеется, за деньги. Живя в европейском Тучекукуевске[20] плутократии, нетрудно уверовать, что за деньги можно всего добиться. Несомненно, Констанс была убеждена, что стоит ей назвать свое имя и раскошелиться, как в Сахаре появятся дороги и из миража на удобном расстоянии друг от друга возникнут бензоколонки. Чтобы встретить трудности во всеоружии, она запаслась аккредитивом на сумму, которая потрясла Эдди, и солидной пачкой десятифунтовых банкнот, при виде которой он зажмурился.
Констанс сама вела автомашину. Она не хотела обременять этим делом Эдди, равно как и возлагать на него ответственность за сохранность денег. Она считала, что артисты не должны знать забот, и поэтому добровольно жертвовала собой. Так, к досаде Эдди, на его попечении не оказалось ни одной десятки. Он уже начал беспокоиться, так как пачка банкнот в его бумажнике таяла на глазах. С первых же дней ему пришлось убедиться, что Констанс, как не в меру заботливая мамаша, старается не давать ему слишком много денег — в таких делах нельзя доверять артистическому темпераменту. Из Лондона они выехали молча. Эдди был не в духе. Он хмуро уткнулся в газету, и разговор не клеился. Констанс гордо сидела за рулем, высокомерно ругая полисменов, которые имели наглость останавливать ее, и автомобили, которые мешали ей; она изругала на чем свет стоит мальчика посыльного, который, переехав на велосипеде трамвайную линию, оказался прямо перед ее автомобилем. Она едва не повредила покрышки и тормоза, чтобы не задавить этого негодяя.
