– В норме!

– Уровень барьера Шарковского?

– Девяносто семь процентов!

– Эмилия Лукинична! Сколько у нас времени?

– Если верить показаниям приборов, около трех часов. Дрейф «амебы» продолжается, барьер дольше не выдержит…

– Автопилот?

– Два часа гарантирую. Дальше – как повезет.

– Значит…

– Хватит тянуть время, Адольф Фридрихович. Вы наверняка чувствуете то же, что и я.

– Вы правы. Вон, в углу рубки – чертик. Зелененький…

– Контакт с «амебой» чреват галлюцинациями. Вы это знаете лучше меня.

– Знаю. Лучше зеленый чертик, чем «слюна» голодного фага.

– Идемте в каюту?

– Да, пожалуй…

«Жанетта» висела в черноте космоса. Холодные искры бродили по поверхности челнока, бросая вызов далеким звездам. Сам челнок медленно дрейфовал в сторону Малой Колесницы – вместе с флуктуацией, в центре которой он угнездился. Человеческий взгляд, не вооруженный мудрой техникой, вряд ли сумел бы определить – где заканчивается привычный континуум и начинается «амеба». Но этого и не требовалось: приборы, прежде чем начать врать, дали всю необходимую информацию в полном объеме.

Космобестиолог Штильнер знал, что цель достигнута.

– В детстве, Эмилия Лукинична, я увлекался коллекционированием бабочек. Сейчас, конечно, в это трудно поверить. Однажды я добыл прелестного махаона…

– Махаона?

– Ну да! Отряд Лепидоптера, если вы не в курсе. У них чудные крылышки: ярко-желтые, а кайма – черная, с «желточными» лунками. На внешнем краешке задних крыльев…

– Не надо, профессор. Я понимаю, что вы смущены. И готовы три часа подряд нести любую ахинею, лишь бы оттянуть начало эксперимента. Я, кстати, смущена не меньше вашего.

– Трудно поверить. На вас смущение никак не сказывается. Я бы даже сказал, что вы – воплощенное хладнокровие.

– Это потому что вы не гематр. И вообще не слишком наблюдательный человек. Закройте дверь каюты.

– Зачем? На челноке нет никого, кроме нас с вами.

– А я говорю: закройте. В конце концов, что вам – не все равно?

– Вот, закрыл…

По гематрийке и впрямь трудно было определить: смущена она, или абсолютно равнодушна к предстоящей близости. Руки ее, растегивая пуговицы блузки, не дрожали. Дыхание оставалось ровным. Бледность щек не спешила смениться нервным румянцем. Зато Штильнер, красный как рак, забился в угол каюты и, закусив губу, смотрел на госпожу Дидье.

Складывалось впечатление, что он чувствует себя жертвой предстоящего насилия.

Поведение космобестиолога могло быть обусловлено галлюцинациями – структура «амебы» пронизывала челнок, исподволь влияя на психику. Зеленый чертик в рубке – пустяк. Под влиянием прото-флуктуации, в остальном – безобидной, если не злоупотреблять, кое-кто видел родную бабушку, отплясывавшую стрип- румбу на груде лакированных черепов.

«Бог в помощь», – сказал Лючано, когда гематрийка сняла блузку, оставшись в черном лифчике с кружевами, и взялась за «молнию» на боку юбки. Разумеется, его никто не услышал. Чувствуя себя извращенцем-вуайеристом, подростком, который застал в спальне целующихся родителей, он взмыл вверх и растекся над волшебным ящиком сна, где был космос, «амеба», «Жанетта» и двое не слишком молодых людей, смущенных и растерянных.

Он ни капельки не жалел о потраченном времени. С начала сновидения, пока челнок рыскал в глубинах космоса, ища подходящую для эксперимента флуктуацию, Лючано наслаждался этими поисками, словно изысканным зрелищем. Раскинув сотни рук, похожих на тонкие ветви с пятипалыми листьями, он держал пучки, идущие от ящика, управляя нитями по своему разумению. Время и пространство делались послушны, как раньше – вербализация и моторика куклы. Не в силах изменить происходящего кардинально, не в силах даже выбрать содержание грезы (опять профессор Штильнер с госпожой Дидье, как по заказу!), он корректировал, расставлял акценты, уточнял нюансы – добавлял горсть пряностей в кипящее на огне блюдо.

А блюдо благодарно насыщалось ароматом и оттенками вкуса.

– Эмилия Лукинична… Вы гарантируете зачатие?

– Да. Я приняла «Компанекс-форте».

– Когда?

– Сразу после установления барьера Шарковского. Кроме этого, я седьмой день прохожу курс ультра- прогестерона. И капсулы «Утрежан» вагинально, по одной капсуле утром и на ночь.

– Голубушка! Ну зачем вы так?..

– Как?

– Я не знаю… Деловито, что ли?!

– Вы спросили, я ответила.

– Эмилия…

Профессор наконец рискнул выбраться из спасительного угла. Неловкий, жадный, раздеваясь на ходу, он ринулся на гематрийку, как если бы она была единственной женщиной в Галактике. Это выглядело скорее трогательно, нежели возбуждающе. Чувствовалось, что Штильнер не слишком опытен, что у него давно никого не было – наука заменила космобестиологу все, вытеснив личную жизнь. Он пытался целовать большую, слегка обвисшую грудь спутницы, одновременно растегивая брюки; не удержавшись на ногах, рухнул на койку, увлекая Эмилию, подминая, наваливаясь сверху, должно быть, причиняя боль…

Женщина не издала ни звука.

Она позволяла делать с собой что угодно. Расчетом гематра, женским чутьем, любовью, жалостью, чем угодно, лишь бы это давало результат, она понимала: главное – не мешать. Иначе Штильнер замкнется, закроется, пропитается стыдом, как губка – влагой. И эксперимент закончится крахом.

– Эмилия…

– Да…

– Я…

– Молчите. Не надо ничего говорить…

Лючано хотел бы отвернуться, но сон оказался беспощаден. Не в силах отвести взгляда от двух людей на койке, он заставил себя воспринимать происходящее, как картину безумного художника. Это было легко: достаточно потянуть за особые нити одного из пучков, и все смещалось в сюрреалистическую плоскость.

Как на галере, когда Тарталье чудился соленый ветер и чайки над волнами.

Он заметил это еще в самом начале сна. «Жанетта» блуждала в космосе, изредка заходя в ближайшие порты – пополнить запасы воды и продовольствия. Но если взглянуть под непривычным углом, играя пучками, словно кучер – вожжами…

Фаэтон, такой же, как у графа Мальцова, катил по ухабистым дорогам, время от времени останавливаясь у трактиров: людям в фаэтоне требовались еда и питье. На заднем сиденье, часто сверяясь с бумажной, истрепанной картой, расположился профессор Штильнер – в плаще с пелериной, в старомодной шляпе, с тростью, поставленной рядом. На козлах, вооружась кнутом, погоняла лошадей Эмилия Лукинична, одетая по-мужски. По обочинам тянулись поля, где рядами шли косари, или жницы с серпами. На холмах красовались березовые рощи; иногда – могучие дубравы. Случалось, дорога спускалась к морю, серпантином петляя вокруг скал: серых, местами – пятнистых, поросших лишайником и корявым можжевельником, густо усыпанных птичьими гнездами.

Вдали белели паруса кораблей, уходя за горизонт.