Подписывая контракт на воинскую службу, солдат или офицер отказывается от толики личной свободы. Становится частичным рабом своего командира. Фактически – семилибертусом. Добровольно. Это не совсем адекватно вашему статусу: вы – инорасец, с другой физиологией… Но близко, очень близко.

В ушах женщины колыхались бриллианты. Серьги на длинных цепочках из белого золота. Их блеск завораживал. Негипнабелен, как невропаст, Тарталья хотел и не мог оторвать взгляд от украшений. Розовые, изящные мочки ушей. Колючие звезды странной огранки. Витые цепочки с почти неразличимыми звеньями.

Цепочки.

Цепи.

Ошейники.

– Младшие чины теряют, как правило, до десяти процентов свободы. Отсюда и оскорбительное прозвище: «десятинщики». Офицеры – от семи до трех, в зависимости от звания. Это обеспечивает куда лучшее взаимодействие подразделений на всех уровнях, чем при обычном подчинении. Но больно бьет по самолюбию и гордости наших граждан. Правительство платит военным очень высокое жалованье. Выйдя в отставку, они получают ряд льгот и привилегий. Империя вынуждена компенсировать унижение, которому военнослужащий подвергается, жертвуя частью личной свободы. Вы слабо представляете, что значит для помпилианца – уподобиться рабу. Даже в ничтожной степени.

«Проклятье! Гай Октавиан Тумидус, надменный гард-легат, кавалер ордена Цепи и малый триумфатор! Когда мы торговались с ним на Китте, он… он уже!.. клянусь черной дырой! – я, свободный, вел переговоры с частичным рабом…»

Мир рушился в тартарары.

Представить, что легат Тумидус, оформляя заказ на услуги невропаста, был несвободен, означало сойти с ума. На пять, на три процента, на дамский ноготь! – добровольно, подчиняясь армейскому контракту…

«А ведь ты освободил его, малыш», – сказал маэстро Карл.

«Я?!»

«Ты. Из-за кого он был вынужден уйти в отставку?»

– В ситуации, описанной вами, даже трезвый помпилианец утратит контроль. Могу вас успокоить: вам лично ничего не угрожало. Декурион бы вас и пальцем не тронул.

– Он и не тронул…

Принесли заказ. Сразу стало ясно, почему Юлия не заказала салатов, закусок или десертов. Порции здесь были по-варварски огромны. Дичь с золотистой корочкой смотрелась восхитительно; тонкий аромат будоражил ноздри и возбуждал аппетит.

– О-о-о! – не слишком внятно выразился Лючано, пробуя кусочек птицы.

Помпилианка улыбнулась в ответ: мол, я зря не порекомендую!

– Юлия, вы – добрая фея! Я уже влюбился в местную кухню. Можно сказать, «с первого укуса».

– Только в кухню?

– Смеет ли скромный семилибертус говорить о большем?

– Скромному семилибертусу у нас позволено очень многое. Как балованному ребенку, любимцу семьи, тирану и капризуле. Свободный человек за такие шутки давно получил бы вызов на дуэль.

– Дуэль! Дуэль Гая с Титом! Гай настаивал на армейском механизме подчинения. Тит с наемниками были против, считая это унизительным. Теперь я знаю: почему.

В пяти метрах от их столика, плавая в круглом аквариуме, жирные рыбы разевали рты. Плямкали скользкими губами, комментируя чужой разговор. На самом деле эти карпы и лини, разумеется, ждали выбора клиентов ресторана, а после – гибели на раскаленной сковороде. Но казалось: в аквариуме собрался ученый совет, решая вопросы жизни и смерти.

– В итоге действия по сбору «ботвы» оказались плохо согласованы. Экспедиция понесла потери. Плюс ранение, необходимость спасать меня, своего раба…

– Вы быстро схватываете. Но вам дуэль не грозит. Пользуйтесь: кроме Гая, на вас фактически нет никакой управы. Если, конечно, вы не рискнете грубо нарушить закон.

– Например?

– Ограбите кого-нибудь. Изнасилуете. Убьете, – в голосе помпилианки самый внимательный слушатель не уловил бы и тени иронии. – Впрочем, насколько я вас знаю, вы на это не пойдете.

– И насколько же вы меня знаете?

Он подлил вина в бокал дамы, опередив движение Юлии. Семилибертусу позволено многое, но хороших манер еще никто не отменял.

«Она вскружила тебе голову, малыш. Будь начеку!»

– В достаточной степени, Борготта. – Юлия изящно вытерла рот салфеткой. – Думаете, к чему весь этот ужин? Я покупаю вас. Подкупаю, если угодно. Я курирую ряд лабораторий, где проводятся исследования аномальных возможностей психики и физиологии. В связи с этим…

– Спасибо за откровенность, фея. Ценю. Вам понадобилась лабораторная крыса? И вы готовы накормить крысу дичью, напоить вином…

Он вовремя остановился.

Не хватало еще хамить, пользуясь безнаказанностью статуса!

– Крыс мне хватает, – дама ни капельки не обиделась. – Мне не хватает опыта общения с артистами. Надо было сперва польстить вам, воспеть хвалу вашему могучему таланту… Потом расплакаться у вас на плече. Сказать, что без Лючано Борготты мир рухнет, а мои лаборатории разорятся. И вы прибежали бы ко мне сами – пешком через всю Галактику. Или я взяла бы вас у Гая в аренду. Дать обязательство, что вам не будет причинен вред – и Гай с радостью избавится от обузы. Верите?

– Верю.

Юлия говорила правду. Желай она любой ценой заполучить «крысу» для опытов – уже бы заполучила. Помпилианцы – мастера находить лазейки в законах.

– Я заинтересована в добровольном сотрудничестве. Мне нужны помощники, а не их тела в виде расходного материала. Я предлагаю вам контракт. В театре вы за всю жизнь столько не заработаете. Тем более, что и театр-то не ваш, а графа Мальцова.

– Контракт? «Десятинщиком»?

– Нет. Обычный контракт. Без ограничения свободы. Впрочем, любой контракт ограничивает свободу подписавшего. Не так ли?

– Но я… Я – собственность Гая!

– Об этом мы поговорим в другой раз. Есть варианты. Ну что, сумела я вас заинтересовать?

– Сумели, – честно признался Лючано.

– Тогда завтра жду вас в гости. Вот адрес – я сняла дом неподалеку. Имейте в виду, вас ожидает приятный сюрприз!

И Юлия лукаво подмигнула.

У каждого – своя картина мира.

Она складывается из тысячи мелочей, миллиона пустяков, пригоршни действительно важных деталей и кучи хлама, заслуживающего помойки, да все как-то руки не доходят. Мы пишем эту картину, добавляя мазок здесь, мазок – там; мы строим обжитую, уютную Вселенную, и счастливы, когда кто-то снаружи подтверждает ее правильность, значимость и полезность.

Если же внешнее возмущение – слово, факт, поступок – не вписывается в границы, очерченные резной рамой, мы готовы воевать с агрессором до победного конца. Упрямые сидельцы, мы скорее до смерти забьем освободителя, чем покинем камеру, где провели столько счастливых лет.

Воздух свободы для нас мучителен.