было заставить их раскошелиться.

И Расколотая Гора понял: если он сейчас не раскачает местных скупердяев, то ему в ближайшие дни придется довольствоваться черствой лепешкой и бобовым сыром, а о нежных маньтоу с начинкой из куриного мяса и овощей он будет вспоминать исключительно в снах.

Просыпаясь от бурчания в желудке.

– Ну что ж, придется мне показать вам всю глубину постижения мною Безначального Дао и, как говорится, смешать в одном чайнике Небо и Землю! Ведом ли кому-нибудь из вас величайший трюк с золотым котлом и головой юноши?

Зеваки, собравшиеся поначалу расходиться, неуверенно затоптались на месте, а кое-кто даже швырнул в плошку чародея несколько мелких монет.

– Мало кто может похвастаться, что видел это деяние, достойное небожителей; и уж почти никто не может гордо заявить: я способен сотворить его! Потому что нужен для этого золотой котел и желтый дракон, бобовое зернышко и кипящая вода, а также отрубленная голова отрока, не достигшего полной мужской зрелости! Но не пугайтесь, почтенные, и не спешите звать Быстроруких, стражников ямыня: по истечении колдовства отрок сей встанет живехонек-здоровехонек, и вся дальнейшая жизнь его будет проходить под знаком Старца Шоусина, Звезды Долголетия! Итак?

Золотого котла не нашлось даже в близлежащей харчевне – что крайне возмутило требовательного чародея, – и пришлось удовольствоваться котлом обыкновенным, изрядно закопченным, на который спешно наклеили пять полосок золоченой фольги, благо последней было навалом и стоила она сущие пустяки. Желтого дракона, олицетворявшего ни много ни мало самого Сына Неба, также не обнаружилось – как это ни странно, император пребывал себе в Бэйцзине, а не спешил в Нинго любоваться проделками Расколотой Горы. Оплошавшего Сына Неба на скорую руку заменили каким-то «ветротекучим»[49] господином, сказавшимся служащим областной управы; ну а воды, дров для костра и бобовых зернышек было предостаточно.

Когда содержимое котла закипело, чародей прекратил свои немелодичные заклинания, извлек откуда-то из-за пазухи огромный меч да-дао, неизвестно как там поместившийся, воинственно взмахнул им и воскликнул:

– Ох, будет пиршество для лезвия-дружка; ох, и покатится чья-то голова на землю, а там и в крутой кипяточек! Будет плясать головушка по бурлящему озерцу, будет песни петь и рассказывать поучительные истории былых времен – подмигнет глазом, ухмыльнется алым ртом, блеснет белоснежными зубками! Кто увидит-услышит, в течение пяти жизней не забудет! А подайте-ка мне сюда отрока непорочного!

Увы, отрока не подали.

А те несколько юнцов-зевак, что худо-бедно могли сойти за отроков непорочных, отговорились тайными пороками и отступили в задние ряды.

И то сказать: голова своя, не дядей даренная.

– Да неужели не найду я, бедный волшебник, нужного человека? – возвысил голос Расколотая Гора, внутренне посмеиваясь. – Ну что ж, если так, то придется мне, недостойному, вырастить прямо из кипятка бобовое дерево до самого Лунного Зайца и этим ограничиться в надежде на вашу щедрость!

– Ну почему же ограничиться? – раздался чей-то низкий, рокочущий голос. – Есть у меня отрок, да к тому же отрок-инок, а значит, пороков на нем не больше, чем блох на солнце! Давай, чародей, приступай!

И тощий жилистый монах, одетый в ярко-оранжевую кашью, вытолкнул вперед совсем еще молоденького монашка в дорожной черной хламиде.

– Великий наставник, – взмолился несчастный, падая на колени, – смилуйтесь, не заставляйте голову терять! Вот вернетесь вы в обитель, спросит у вас патриарх: а куда вы, преподобный Бань, дели инока Цая, что вы ответствуете отцу-вероучителю?!

Монах в кашье только расхохотался и легонько пихнул юношу в спину – заставив птицей пролететь все расстояние от передних рядов до закипающего на разложенном огне котла.

Малость опешивший Расколотая Гора заплясал вокруг монашка, истово размахивая мечом.

– Ох, и полетит головушка в кипяточек! – орал он, изрядно повторяясь и на ходу раздумывая, как выпутаться из неприятного положения. Меч сверкал в воздухе, испуганный инок жался к котлу, рыбий барабанчик и колотушка стучали не переставая – и в тот самый момент, когда Расколотая Гора окончательно прижал монашка к кострищу, попутно сыпанув в кипяток пригоршню ароматного зелья…

Пятицветная вспышка заставила всех на миг зажмуриться, а когда зрение вновь вернулось к нингоусцам, юного инока как черепаха языком слизала, а на кипящей поверхности воды плясала высушенная голова здоровенной гадюки, игриво вывалив наружу черное жало.

– Свершилось! – сорванным голосом сообщил чародей, весьма удивленный таким оборотом дела, и был немедленно схвачен за отвороты халата монахом в оранжевой кашье.

Вроде бы и держал монах не очень крепко, и руки преподобного были худыми и на вид слабосильными, да только Расколотой Горе не нужно было объяснять: чуть-чуть озлится преподобный, и вывалится чародейский язык почище гадючьего!

Никакой меч не поможет: только отразится в клинке страшное тавро, что выжжено на монашьих руках, и враз разломится лезвие от страха на тридцать три части!

– Где мой спутник? – свистящим шепотом поинтересовался монах. – Не медли, уважаемый, отвечай, добром прошу!

– В… в чертогах Желтых Источников, – просипел полузадушенный чародей первое, что пришло ему в голову. – По приглашению самого Господина Тайбо, Хозяина Золотой Звезды! Забыл я, ничтожный, что идущих по Пути Будды бережет от чародейства их тяга к истинному просветлению, – вот и наказал меня Господин Тайбо за самонадеянность! Вы не беспокойтесь, преподобный отец, вернется ваш досточтимый спутник, к ужину и вернется, вы уж не сомневайтесь!

Если Расколотая Гора в чем и не сомневался, так это в том, что к ужину и духу его в Нинго не будет.

Монах разжал свою мертвую хватку и быстро пошел прочь.

Зеваки смотрели ему вслед и ругали преподобного за то, что сам подставил отрока, а теперь еще и хватает порядочных людей за горло; чародея ругали за оборванный на самом интересном трюк, себя же хвалили за проницательность – никто и не подумал платить Расколотой Горе до окончания зрелища, чем все и были весьма довольны.

За две недели с лишним, в течение которых монах из тайной службы и Змееныш Цай двигались через провинцию Хэнань, от обители близ горы Сун к Нинго, – за это время лазутчик жизни понял одну очень простую истину.

Он понял, что преподобный Бань – самый опасный человек из всех, когда-либо попадавшихся Змеенышу на пути.

Лазутчик мог утешаться только тем, что он и сам далеко не подарок Яшмового Владыки.

Весь первый день они молчали и шли.

Ночью Змееныш встал – остановились они на небольшой почтовой станции – и нарочито шумно отправился во двор, незаметно прихватив мешочек со снадобьями. К счастью, во дворе оказался укромный закуток, между коновязью и амбаром, так что лазутчик сумел наскоро проделать все необходимые для себя действия и так же шумно вернуться в отведенную им комнатушку.

Он ожидал недовольного ворчания, вопросов относительно того, куда это он шляется на ночь глядя; он ожидал попыток со стороны Баня исподтишка понаблюдать за ним…

Ничего подобного.

Преподобный Бань даже не проснулся.

Весь второй день они молчали и шли.

Весь третий – тоже.