гиацинтовым лаком коготок…
Вопреки очевидным преимуществам, Келена предпочла нож и двузубую вилку. Время от времени она жмурилась и что-то мурлыкала. Повар явно угодил клиентке.
«А ты, друг Матиас? Имей ты подобное украшение – стал бы пачкать его жиром и соусом? Обладая пальцами, ты ведь не хватаешь рыбу руками? Обладая губами, не высасываешь подливу с края тарелки? Впрочем, дома, без свидетелей…»
Он в очередной раз зарделся и сделал вид, что подавился косточкой.
– Похлопать вас по спине?
– Спасибо, не надо. Извините, если я коснусь больной темы… Мстительность – общая черта вашей расы?
– Мстительность?!
Он ждал чего угодно. Обиды. Возмущения. Пощечины, наконец. Но такого искреннего изумления, какое возникло на лице гарпии, Кручек не видел нигде и никогда.
– Гарпии-мстители? Вы – большой оригинал, мастер! Менее удачных кандидатов на эту роль не сыскать. Гарпия лелеет черные планы? Живет предвкушением расправы с врагом? Снедаемая гневом и яростью? Памятью о близких, взывающих из могилы? Поэт Биннори – птенец в сравнении с вами. Пиши вы баллады, и Биннори стал бы подметать улицы, – гарпия приятно улыбнулась. – Мы неспособны к мести. Для мести нужны мощные якоря – в прошлом и будущем. Еще лучше – якоря, зараженные паразитами. У нас их нет, понимаете? Как у вас нет крыльев…
– Значит, нет, сударыня? – сбит с толку якорями, он не собирался сдаваться. – А Плотийские войны? Мы подписали мирный договор, но люди-ветераны умирали еще двадцать лет подряд! Диагноз: «похищение души» – хотя ни в одном случае это не было доказано…
Келена нахмурилась, оправдывая собственное имя.
– Я прошу у вас прощения, мастер. Мне следовало догадаться, о чем вы. Я могла бы пожать плечами, обвинить вас в инсинуациях – доказательств и впрямь нет… Но я отвечу честно. Да, это мы, гарпии. Но «мы» – не в том смысле, какой близок вам. Это
«Наши прежние, – вспомнил Кручек записи Джоша Горгауза, – так Стимфал называет гарпий- покойников. И ни капли грусти, ни крупицы боли. Я щенка, который сдох давным-давно, во времена моего детства, вспоминаю с большим чувством, чем он – сородичей…»
– Мертвые?!
– Да.
Жуткая картина представилась доценту. Как приват-демонолог, он повидал разное. И думал, что обладает, как минимум, крепким желудком. Но духи гарпий-мертвецов, терзающие убийц? Месть, летящая через годы на крыльях безумия? Что нам известно о посмертии хомобестий? О миксантропах-упырях? Призраках? Надо бы у жены Мускулюса проконсультироваться – она лучше знает, с ее-то профилем…
Птица с лицом Агнешки, красивей, чем та когда-либо была при жизни, сидела напротив, играя бокалом.
– Наши прежние не знали, что война кончилась. Они не мстили, а воевали. Пока наши нынешние не сказали им, что все это – лишь якоря, они продолжали войну. Тем оружием, какое у них осталось.
– Вернемся к занятиям, сударыня, – вздохнул Кручек, чувствуя, что с него на сегодня достаточно. – Вы просили рекомендации по поводу учебников. Итак, в первых двух семестрах…
Возле университета остановилась карета. Черная, без украшений. С облучка спрыгнул кучер-ассистент, открыл дверь, помог выбраться Кристобальду Скуне. Оба гипнота, старик и юноша, двинулись ко входу.
– Вон тот старец, – понимая, что совершает глупость, сказал доцент, – знал вашего деда. Оба тогда были молодыми. Он выкупил вашего деда из плена. Пленнику хотели сжечь крылья.
– Да? – без интереса спросила гарпия.
– Шестирукий Кри. Дед не рассказывал?
– Нет. Вам не кажется, что кучер на кого-то похож?
– Все гипноты похожи, – повторил Кручек сентенцию Скуны. – У всех одинаковые глаза.
Гарпия сменила цвет оперения: с пестрого на бело-рябой, как у кречета.
– Глаза? Наверное. Не знаю. Я смотрела на него со спины. Очень знакомая походка… Может быть, я позже вспомню.
Она сидит на крыше университета.
Ее окружают каменные монстры. Когда-то их пытались раскрасить. Для форсу, ради правдоподобия, или во имя странной идеи – уже никто не помнит. Камень фигур имел природные краски и оттенки. Со временем все выцвело. Остался серый – грязно-серый, царственно-серый, пепельный. Местами серость застирана до неприличной белизны. Пятна на телах и постаментах напоминают лишаи.
Дракон, химера, грифон. Горгулья, виверна.
И гарпия.
Великолепное зрелище – в настоящее время, вся в настоящем, без остатка, живая гарпия сидит на крыше университета. Такая же серая, как статуи в одном ряду с ней. Лишь по хвосту двумя рядами бегут голубые строчки, передразнивая небо над головой. Из постамента, который она облюбовала, торчат два ржавых прута с поперечиной. Удобный насест. Когти с легким скрежетом сжимают металл. Нет причин бояться – гарпия не упадет, даже если уснет.
У сидящих птиц сжатое положение пальцев фиксируется сухожилиями. Оно изменяется только особым движением мышц.
Распогодилось. Буря, завывая, улетела в прошлое. Тучи откочевали за горизонт. Вечер берет город в плен. Сумерки пахнут свежестью и лавандой. Косматый шар солнца окунается в море. Словно боязливая девчонка, светило пробует воду кончиками лучей. К набережной бегут нити: пурпур, охра, кармин.
Корабли качаются на крови. В порту суетятся муравьи – буря причинила много вреда. Не день, не два уйдут на восстановление. Какой-то фрегат окутался белым дымом парусов. С чего бы капитану приспичило выходить в море на ночь глядя? – думает гарпия. Наверное, военный корабль. Приказы не обсуждают.
И сразу забывает о фрегате.
На западе высится громада Гранд-Люпена, смешная с такого расстояния. Блестит черепица на кровлях предместий. Сверкает булыжник улочек – извиваясь, они поднимаются к центру столицы от моря. Мостовые сделаны из червонного золота. Это ненадолго. Солнце утонуло до половины. Вскоре из пучины вынырнет рыба-ночь.
Гарпия любуется городом.
Она перебирает воспоминания, накопленные за день. Так скупердяй-барон, спустившись в заветный подвал, открывает сундук и просеивает монеты сквозь пальцы. Каждая монетка блестит на свой лад. Эти монеты – однодневки, как бабочки. День, и только – их блеску, сверканию, чувствам, придающим уникальный оттенок. Струитесь, падайте в сундук, роняйте капельки звона…
Завтра монеты останутся на месте. Но блеск уйдет, и звон стихнет навеки. Голые факты, чистая, незамутненная память. Холодные, как сталь, планы на будущее. Никаких чувств. Никаких якорей. В настоящее время, здесь, сейчас, ей доступно все. Любовь, ненависть, грусть. Радость. Все. Вчера или завтра – только знание. Гарпия не жалеет. Она не знает, как бывает иначе.
Она может только догадываться, глядя на людей.
В Реттии, вокруг нее, слишком много якорей. Так много, что она сама начала играть якорьками- однодневками, доступными ее племени. Скоро ночь. Торопись. Последние монетки летят в чрево сундука.
Она закрывает глаза.
И не видит, как дракон слева от нее расслаивается на две фигуры. Одна остается в неподвижности, обвив хвостом опору – так статуя провела немало лет. Другая сжимается в комок и прыгает на гарпию. Столкновение. Когти отпускают поперечину. Оба летят, летят, коротко и страшно, и падают – к счастью, не вниз, с высоты университета, а на крышу за статуями, подальше от края.
К счастью ли? – подумала бы гарпия, если бы успела.
Она лежит навзничь, глядя в лицо прыгуну. Лицо похоже на череп. Щеки, лоб, нос – все расписано углем и белилами. Завтра ей не опознать врага, останься оба в живых и сойдись на очной ставке. Боль в
