Комната поросла красным грибком, повсюду, куда ни глянь, красно-золотистый мох: на полу, подоконнике, планках жалюзи. Узкие ручейки пробрались к плафонам и бутылке с глюкозой (по крайней мере Джоунси считает, что это глюкоза), короткие красно-золотистые плети свисают с ручки ванной и с изножия койки.

Приближаясь к серому существу, укрытому простыней до самой безволосой груди, он видит на тумбочке единственную карточку с пожеланием здоровья. ПОПРАВЛЯЙТЕСЬ СКОРЕЕ, — напечатано на изображении грустной ящерицы с пластырем на чешуйках. А внизу приписано: ОТ СТИВЕНСОНА СПИЛБЕРГА И ВСЕХ ТВОИХ ПРИЯТЕЛЕЙ В ГОЛЛИВУДЕ. Это сон, обычный сон, с обычной путаницей, прибамбасами и заморочками, думает Джоунси, отлично сознавая, что это не сон. В мозгу вертятся шестеренки, перемалывая увиденное, кроша его, чтобы было легче переварить, как водится в снах: прошлое, настоящее и будущее — все смешалось, и это тоже свойство снов, но Джоунси знает, что опасно отмахиваться от этого, как от нескладной сказки-небылицы, вылезшей из подсознания. По крайней мере часть всего этого реальна.

Черные глаза навыкате наблюдают за ним. Простыня подле существа вздымается буграми. Джоунси видит, как в щель высовывается красноватая тварь, что убила Бива. Высовывается, пялится на него такими же стеклянными глазами и, помогая себе хвостом, взбирается на подушку, где и сворачивается рядом с узкой серой головой. Неудивительно, что Маккарти неважно себя чувствовал!

Кровь продолжает литься по ногам Джоунси, липкая, как мед. И горячая, как лихорадка. Образует причудливые узоры на полу, и скорее всего скоро обзаведется собственной колонией красной плесени или мха, да не просто колонией, а зарослями. Но Джоунси ничего не боится. Он особенный. Он уникален. Облако может нести его, но не способно изменить.

Нет костяшек, нет игры, думает он, а потом сразу:

Ш-ш-ш, ш-ш-ш, держи это при себе!

Серое существо поднимает руку в усталом приветствии. На ней всего три пальца с ярко-розовыми ногтями, из-под которых сочится густой желтый гной. Такой же, как поблескивает в складках кожи и уголках глаз.

И верно, тебе нужен укол, думает Джоунси. Немного карболки или лизола, что-то в этом роде. Лишь бы выбросить тебя из…

Ужасная мысль пронзает его, такая мощная, что он не может противостоять силе, толкающей его к койке. Ноги двигаются, оставляя размазанные красные следы.

Не собираешься пить мою кровь? Как вампир?

Существо на постели улыбается, не раздвигая губ:

Мы, пользуясь вашими определениями, вегетарианцы.

Да, но как насчет этого Баусера? — осведомляется Джоунси, показывая на безногого хорька, и тот оскаливает иглы зубов в гротескной ухмылке. — Он тоже вегетарианец?

Сам знаешь, что нет, — говорит серое существо, щель рта при этом не двигается, ну чистый чревовещатель, нужно отдать ему должное, имел бы бешеный успех в Катскиллских горах. Но ты знаешь, что тебе нечего его бояться.

Почему? Чем я отличаюсь от других?

Умирающее серое существо (оно, конечно, умирает, тело разлагается изнутри) не отвечает, и Джоунси снова думает: нет костяшек, нет игры. У него такое чувство, что серое существо дорого бы дало, чтобы прочесть именно эту мысль, но черта с два, способность защищать свои мысли — это еще одна причина его неуязвимости, уникальности, и vive la difference[50], все, что может сказать Джоунси (не то чтобы он так уж рвался распускать язык).

Так чем я отличаюсь от других?

Кто такой Даддитс? — спрашивает серое существо, и когда Джоунси не отвечает, снова улыбается, не раздвигая губ. Вот видишь? У нас обоих есть вопросы, на которые каждый не желает отвечать. Давай пока забудем о них, хорошо? Как вы это называете? То, что в игре?

Криб, говорит Джоунси. Теперь в ноздри бьет запах разложения, тот самый, что принес в охотничий домик Маккарти, эфирно-сернистая вонь. Он в который раз жалеет, что не пристрелил, о Боже, о Господи, сукина сына, не пустил в него пулю, прежде чем он успел оказаться в тепле. Оставить всю эту пакость внутри него погибать от холода, рядом с настилом на старом клене.

Да, криб, говорит серое существо.

Ловец снов уже здесь, подвешен к потолку и медленно вращается над головой серого существа.

Все то, что мы не хотим открыть друг другу, можно пока отодвинуть и подсчитать позже. Положить в криб. Чего ты от меня хочешь?

Серое существо, не мигая, смотрит на Джоунси. То есть, насколько может судить Джоунси, ему нечем мигать: ни век, ни ресниц.

Ни век, ни ресниц, повторяет существо, только Джоунси слышит голос Пита.

Кто такой Даддитс?

И Джоунси так поражен, что едва не отвечает ему… чего, разумеется, и добивался серый человек — застать его врасплох. Хитрость не изменяет ему даже на пороге смерти. Значит, Джоунси следует держать ухо востро.

Он посылает серому типу открытку с большой бурой коровой, на шее которой висит табличка:

И серый человек снова улыбается, не раздвигая губ, улыбается в мозгу Джоунси.

Даддитс — корова? Не думаю.

Откуда ты? — спрашивает Джоунси.

С планеты X. Прибыли с погибающей планеты, поесть пиццы у «Домино»; сделать покупки в кредит и выучить итальянский методом Берлица.

Теперь это голос Генри. Но мистер Инопланетянин-Позвони-Домой немедленно переходит на собственный голос, да вот только Джоунси устало и без всякого удивления обнаруживает, что это его голос, голос Джоунси. Генри, естественно, сказал бы, что у него галлюцинации на почве гибели Бивера.

Ну уж нет, черта с два, думает Джоунси. Теперь это исключено. Отныне он эггмен, а эггмену лучше знать.

Генри? Ему конец. Скоро… — равнодушно бросает серый тип. Его рука крадется по одеялу, длинные серые пальцы захватывают ладонь Джоунси. Кожа на ощупь кажется теплой и сухой.

Ты это о чем? — спрашивает Джоунси, испугавшись за Генри, но истлевающее существо не отвечает. Еще одна карта в криб. Поэтому Джоунси выкладывает очередную из своих:

Зачем ты позвал меня сюда?

Серое существо явно удивлено, хотя ни одна складка на лице не шевельнулась.

Никому не хочется умирать в одиночестве. Нужно, чтобы кто-то был рядом. Так все считают. Я знаю, у нас ведь тоже есть телевизоры.

Я не желаю…

Я давно мечтал посмотреть один фильм. Тебе он тоже понравится. Называется «Сочувствие к серым человечкам». Баусер! Пульт!

Баусер награждает Джоунси на редкость злобным взглядом, соскальзывает с подушки. Гибкий хвост сухо шуршит по полотну, как у змеи, ползущей по камню. ТВ-пульт, тоже украшенный грибком, валяется на столе. Баусер хватает его в зубы, поворачивается и крадется к серому существу. Серое существо выпускает руку Джоунси (прикосновение отнюдь не противно, но какое облегчение вновь оказаться на свободе!), берет пульт и нажимает на кнопку «пуск». Появляется картинка, слегка размытая, но не полностью скрытая пушком, разукрасившим экран. Да это… это сарай, на задах «Дыры»! В самом центре, под грязным брезентом, что-то высится.

И прежде чем откроется дверь и войдет он сам, Джоунси уже догадался, что все это значит. Звезда «Сочувствия к серым человечкам» — он сам, Гэри Джоунс.

Что же, вещает умирающее существо со своего уютного местечка в центре мозга Джоунси. Доверия нам явно не хватает, но ведь фильм только начинается.