…мертв! — хочет договорить Джоунси и корчится от подлого удара рвущей боли. На этот раз не в бедре, а в голове. И горле. Шею обвило огненное ожерелье. И вся комната становится прозрачной, будь он проклят, если это не так. Он смотрит прямо сквозь стену и заглядывает в помещение опоры, где собака, застрявшая в дыре, производит на свет омерзительное красное создание, похожее на хорька, скрещенного с огромным, пропитанным кровью червем. Джоунси знает, что это такое: очередной байрум.
Покрытая кровью, дерьмом и пленочными лохмотьями собственной плаценты, тварь смотрит на него бессмысленными черными глазами (его глазами, думает Джоунси, глазами мистера Грея), оно рождается прямо в этот момент, вытягивает свое неестественно гибкое тело, пытаясь освободиться, упасть в темноту, полететь навстречу переливам бегущей воды.
Джоунси смотрит на Генри.
Генри смотрит на Джоунси.
На мгновение юные перепуганные глаза встречаются… и сами они тоже исчезают.
Даддитс, шепчет Генри откуда-то издалека… издалека… издалека… Даддитс уходит, Джоунси…
Возможно, Генри хочет сказать «прощай». Но не успевает. Оба растаяли.
Отчаянное головокружение, и Джоунси оказывается нигде, в пустоте, где ему плохо, ужасно плохо, невероятно плохо. Наверное, он умирает, убил себя вместе с мистером Греем, перерезал собственное горло, как говорится.
В себя его привела боль. Не в горле, эта прошла, и можно снова дышать. Он даже слышал, как воздух входит и выходит, громкими сухими всхлипами. Нет, эта боль — старая знакомая. Бедро. Боль поймала его и швырнула обратно в мир, раскручивая вокруг распухшей, вопящей оси, как волчок.
По крайней мере эта часть реальна, подумал он. Эта часть не попала в паутину Ловца.
Этот чудовищный стрекот.
Джоунси увидел хорькоподобную тварь, свесившуюся в темноту, цеплявшуюся за край хвостом, который еще не вышел из собаки. Джоунси рванулся вперед и обхватил руками скользкое трясущееся тело как раз в тот момент, когда оно освободилось. Он подался назад, стараясь не обращать внимания на пульсирующее жаром бедро, держа извивающуюся, чирикающую тварь над головой, как укротитель с боа- констриктором. «Боа» конвульсивно дергался, клацая зубами, выгибаясь, пытаясь вцепиться в руку Джоунси. Твари удалось добраться до рукава куртки и располосовать его, выпустив почти невесомые белые пряди набивки.
Словно почувствовав чей-то взгляд, Джоунси повернулся и увидел мужчину, застывшего в разбитом окне, через которое пробрался мистер Грей. Незнакомец с вытянутым от изумления лицом был в камуфляжной куртке и держал ружье.
Джоунси отшвырнул сопротивляющегося хорька как можно дальше, что оказалось не слишком трудно. Тварь пролетела футов десять, прежде чем с мокрым хлюпаньем приземлилась на пол и немедленно поползла к шахте. Тело собаки заткнуло отверстие, но не до конца. Места оставалось достаточно.
— Стреляй! — завопил Джоунси мужчине с ружьем. — Ради Бога, стреляй, пока она не добралась до воды!
Но мужчина в окне словно оцепенел. Последняя надежда мира стояла, как пригвожденная к месту, тупо раскрыв рот.
Оуэн просто не верил собственным глазам. Какая-то красная тварь, жуткий, уродливый, безногий хорек. Одно дело — слышать о подобных вещах, и совсем другое — видеть. Оно подбиралось к дыре посреди пола, в которой застряла собака, вытянувшая неестественно застывшие лапы вверх, словно прося пощады.
Мужчина, должно быть, Тифозный Джоунси, орет, требуя, чтобы он застрелил тварь, но руки Оуэна не поднимаются, словно покрытые свинцом. Тварь вот-вот улизнет, после всего, что было, то, что он надеялся предотвратить, сейчас произойдет прямо перед его носом. Все равно что попасть в ад и жариться на сковороде.
Он зачарованно наблюдал, как тварь скользит все ближе, издавая жуткий обезьяний щебет, отдающийся, кажется, в самом центре мозга, наблюдал, как Джоунси рвется вперед в отчаянной надежде схватить ее или по крайней мере отогнать. Бесполезно. Мешала собака.
Оуэн снова скомандовал рукам поднять ружье и прицелиться, но ничего не вышло. МП-5 с таким же успехом могла находиться в другой галактике. Он вот-вот позволит твари удрать. Будет торчать здесь, как чучело, и позволит ей улизнуть. Боже, помоги ему.
Боже, помоги им всем.
Генри пошевелился и, как пьяный, не разлепив еще сомкнутых век, сел и прислонился к спинке сиденья. В волосах застряли какие-то крошки. Он стряхнул их, все еще захваченный сном о больнице (только это был не сон, подумал он), и тут же острый укол боли вернул его во что-то вроде реальности. Стекло? Голова забита кусочками стекла. Все сиденье и пол переливались сотнями крошечных радуг. И Даддитс.
— Дадс?
Бесполезно, разумеется. Даддитс мертв. Должно быть, мертв. Он потратил остатки угасающей энергии на то, чтобы привести Генри и Джоунси в больничную палату.
Но Даддитс застонал. Глаза его открылись, и глядя в них, Генри вновь вернулся на снежную дорогу- тупик. Дорогу в один конец. Глаза Даддитса были красно-кровавыми нолями. Глаза сивиллы.
— Уби, — вскрикнул Даддитс. Руки его поднялись, словно держа невидимое ружье. Он словно целился в невидимую мишень. — Убу-у! Поа а аоту!
В ответ откуда-то из леса донеслись два ружейных выстрела.
Пауза.
Третий выстрел.
— Дад… — прошептал Генри. — Даддитс!
Даддитс увидел его.
Даже полными крови глазами Даддитс видел его. Генри более чем чувствовал это: на миг он действительно видел себя глазами Даддитса. Все равно что смотреть в волшебное зеркало. Он видел когдатошнего Генри, парнишку, глядевшего на мир сквозь роговые очки, чересчур большие для его лица и всегда соскальзывающие на кончик носа. Он чувствовал любовь Даддитса к нему, простую, незамысловатую эмоцию, не замутненную ни сомнением, ни эгоизмом, ни даже благодарностью.
Генри обнял Даддитса и, ощутив невесомость его тела, заплакал.
— Тебе везло, приятель, — прошептал он, жалея, что нет рядом Бивера. Бивер мог сделать недоступное Генри — убаюкать Даддитса. — Ты всегда был самым счастливым из нас, вот что я думаю.
— Ени, — пробормотал Даддитс, осторожно коснувшись щеки Генри. Он улыбался и выговорил на удивление правильно: — Я люблю тебя, Ени.
Впереди раздались два выстрела — хлесткие удары карабина. Не так уж и далеко. Курц остановился. Фредди отошел уже футов на двадцать и замер у таблички, воспрещавшей рыбалку вблизи от опор.
Третий выстрел, и тишина.
— Босс, — сказал Фредди, — там какая-то заварушка.
— Ты ничего не видишь?
Фредди покачал головой.
Курц приблизился к нему, даже в этот момент немного развеселившись, когда Фредди нервно дернулся, ощутив на плече руку босса. Дернулся? И не зря. Нюх у него что надо. Если Эйбу Курцу удастся пережить следующие пятнадцать — двадцать минут, в новый сияющий мир он намерен отправиться один. Никто не будет висеть над душой, никто тяжким грузом не ляжет на плечи, никаких свидетелей его последней партизанской войны. Фредди может питать какие угодно подозрения, но наверняка не знает
