(сквозь них, в этот дождливый предвечерний час я вижу доски моего плота, бьющиеся о берег). Я вижу все. Я вижу, как она идет прямо на Дивоура. Если она будет просто стоять, переругиваясь с ними, произойдет что-то ужасное. Она это чувствует, а своей интуиции она привыкла доверять. А если она пойдет на кого-то другого, старый масса[141] набросится на нее сбоку, увлекая за собой всех этих щенков. Старый масса в синей фуражке — вожак стаи, и она должна взять верх над ним. Он силен, достаточно силен, чтобы мальчишки безропотно подчинялись ему, во всяком случае какое-то время, но недостает ему ее силы, ее решительности, ее энергии. В определенном смысле такое столкновение, лоб в лоб, ей по душе. Рег предупреждал ее: будь осторожнее, не торопи события, не набивайся к белым в друзья, пусть они делают первый шаг, но она идет своим путем, доверяет только собственным инстинктам. Да, перед ней семеро, но на самом деле ей противостоит, только один, вот этот старик в синей фуражке.

Я сильнее тебя, старый масса, думает она, шагая к нему. Она ловит его взгляд и не позволяет отвести себе глаза. Он первым отводит глаза, уголок его рта дергается, между губами появляется и тут же исчезает кончик языка, совсем как у ящерицы. Это хороший знак… а потом он отступает на шаг, вот это совсем хорошо. И когда он делает этот шаг, молодежь разбивается на две или три группы, освобождая ей проход. С другого берега над гладкой, как стекло, поверхностью озера плывет пение методистов. Они по-прежнему славят Господа:

Я сильнее тебя, сладенький, мысленно говорит она Дивоуру. И я покрепче тебя буду. Ты хоть и белый, но я — матка-пчела, так что уйди с дороги, если не хочешь, чтобы я вонзила в тебя свое жало.

— Сука. — шипит он, но в голосе его слышится поражение. Он уже думает, что сегодня не его день, что в ней есть что-то такое, чего он не различал издали, что видно только с близкого расстояния, какое-то черное колдовство, которое он почувствовал только теперь. Так что лучше подождать другого раза, лучше…

А потом он цепляет ногой за корень или за камень (возможно, за тот самый камень, рядом с которым ей суждено лечь в землю) и падает. Старая фуражка отлетает в сторону, обнажая обширную лысину. Лопаются швы брюк.

И вот тут Сара совершает роковую ошибку. Может, подштанники Джереда Дивоура производят на нее неизгладимое впечатление, может, она просто не в силах сдержаться: звук рвущихся ниток очень уж похож на громкий пердеж. Так или иначе, она смеется… ее заливистый хрипловатый смех разносится над озером. И этим смехом она подписывает себе смертный приговор. Дивоур ни о чем не думает. Просто бьет ее сапогом, лежа, не поднимаясь с земли. Бьет в самое уязвимое, самое тонкое ее место — по лодыжкам. Она вскрикивает от боли, чувствуя, как ломаются кости. Падает на землю, зонтик от солнца выскальзывает из ее руки. Набирает воздух в легкие, чтобы закричать вновь, но Джеред опережает ее: «Заткните ей пасть! Шум нам ни к чему!»

Бен Меррилл падает на нее, все его сто девяносто фунтов. И воздух выходит из ее легких едва слышным выдохом. Бен, который никогда не танцевал с женщиной, не говоря уже о том, чтобы лежать на ней, мгновенно возбуждается.

Смеясь, начинает тереться о нее, а когда Сара пускает в ход ногти, он их не чувствует. Он словно превратился в один сплошной член, длиною с ярд. Она пытается выбраться из-под него, и он идет ей навстречу, перекатывается вместе с ней, так, что она оказывается сверху. А потом, к его полному изумлению, она бьет лбом по его лбу. Перед глазами вспыхивают звезды, но ему только восемнадцать лет, он силен как бык, так что сознание он не теряет, никуда не девается и эрекция.

Орен Пиблз, смеясь, рвет на ей платье. «Куча мала!» — кричит он и валится на нее сверху. И начинает тыкаться ей в зад, а Бен точно также энергично тыкается снизу ей в живот. Тыкается и ржет, хотя кровь течет у него по лицу из рассеченной брови.

И Сара знает, что погибла, если не сможет закричать. Если она закричит, если Кито услышит ее, он побежит за помощью и Рег…

Но она не успевает даже открыть рот, потому что старый масса приседает рядом на корточки и показывает ей нож с длиннющим лезвием «Только вякни, и я отрежу тебе нос», — говорит он, и тут она сдается. Они все-таки взяли над ней верх, потому что она не вовремя засмеялась. Вот уж не повезло, так не повезло. Теперь их не остановить, и главное, чтобы Кито держался от них подальше. Пусть себе собирает ягоды, собирает и собирает, еще час, а то и больше. Он любит собирать ягоды, а через час этих мужчин здесь уже не будет. Гарри Остер хватает ее за волосы, тянет вверх, срывает платье с плеча, начинает целовать в шею.

Один только старый масса не набрасывается на нее. Старый масса стоит в шаге от кучи малы, поглядывает вдоль улицы. Его глаза превратились в щелочки. Старый масса похож на старого лиса, который передушил тысячи кур и знает все ловушки и уловки, на которые только способен человек. «Эй, ирландец, умерь свой пыл, — говорит он Гарри, затем оглядывает остальных. — Оттащите ее в кусты, идиоты. В кусты, и подальше». В кусты они не оттаскивают. Не могут. Слишком уж им хочется овладеть ею. Но они оттаскивают ее за серый валун.

Считают, что дальше незачем. Она редко молится, но сейчас ничего другого ей не остается. Она молит Господа, чтобы они оставили ее в живых. Она молит, чтобы Кито держался отсюда подальше и не спешил наполнить корзинку. А если заметит, что тут делается, не подходил бы к ним, а сразу бежал за Регом.

— Открывай рот, сука, — хрипит Джордж Армбрастер. — И не вздумай укусить.

Они имеют ее сверху и снизу, сзади и спереди, по двое и трое одновременно. Они имеют ее там, где любой, кто идет по Улице, заметит их, но старый масса стоит чуть в стороне, поглядывая то на молодых людей, попеременно спускающих штаны и наваливающихся на единственную женщину, то на Улицу, чтобы убедиться, что она по-прежнему пустынна.

Невероятно, но один из них, Фред Дин, говорит: «Извините, мэм». — кончив ей в рот. Словно случайно задел ее, проходя мимо.

И конца этому не видно. Сперма течет ей в горло, сперма залила промежность, кто-то укусил ее в левую грудь, и конца этому не видно. Они молоды, сильны, и когда кончает последний, первый, о Боже, уже готов занять его место. А на том берегу методисты поют «Возрадуемся, Иисус нас любит». Когда же старый масса подходит к ней, она думает: осталось немного, женщина, он последний, держись, еще чуть-чуть и все. Он смотрит на рыжего худенького паренька и еще одного, который вертится и дергает головой, и велит им встать на стреме.

А сам намеревается вкусить ее плоти. Теперь-то сопротивления ждать не приходится. Он расстегивает пояс, расстегивает пуговицы ширинки, спускает подштанники, черные на коленях, грязно- желтые в мотне, опускается на колени, она видит, что маленький масса старого масса похож на змею со сломанным хребтом, и не может удержаться от смеха.

Залитая горячей спермой насильников, она смеется, смеется, смеется.

— Заткнись! — рычит Дивоур и бьет ее ребром ладони, едва не сломав скулу и нос. — Прекрати ржать!

— Наверное, у тебя встал бы, сладенький, если б на моем месте лежал один из твоих мальчиков, подняв к небу розовый зад? — спрашивает она и вновь смеется, в последний раз.

Дивоур поднимает руку, чтобы опять ударить ее, их обнаженные чресла соприкасаются, но его пенис так и не встает. Но прежде чем рука опускается на ее лицо, звенит детский голосок: «Ма! Что они делают с тобой, ма? Отпустите мою ма, сволочи!»

Она садится, сбрасывая с себя Дивоура, смех замирает, она ищет и находит глазами Кито, мальчика лет восьми, стоящего на Улице в аккуратном комбинезоне, соломенной шляпе и новеньких парусиновых башмаках, с корзинкой в руке. Губы его посинели от черники. В широко раскрытых глазах застыли недоумение и испуг.

— Беги, Кито! — кричит она. — Беги… Красное пламя вспыхивает у нее в голове, она падает на спину,