начал свою карьеру кражей снегоката, а закончил самоубийством, но перед этим успел подготовить убийство своей невестки, которая посмела отказать ему, не отдала то, что он хотел заполучить.

Я шел к нему, а он сместился на середину Улицы, чтобы загородить мне дорогу. Я ощущал накатывающие от него волны холода. Я говорю чистую правду, совершенно точно передаю свои ощущения: от него волнами накатывал холод. И передо мной стоял именно Макс Дивоур, только нарядившийся в костюм лесоруба, словно собрался на маскарад, и скинувший двадцать с небольшим лет. Думаю, так он выглядел, когда у него родился Лэнс. Старый, но крепкий. К таким обычно тянется молодежь. И тут же, словно вызванные моей мыслью, за спиной старика замерцали новые силуэты, полностью перегородившие Улицу. Я уже видел их в обществе Джереда на Фрайбургской ярмарке, только теперь некоторых узнал. Естественно, Фреда Дина — в девятьсот первом году ему исполнилось девятнадцать, и свою дочь он утопит еще через тридцать лет. Еще одного, чем-то похожего на меня, Гарри Остера, первенца сестры моего прадедушки, тогда шестнадцатилетнего. На его щеках только начал появляться пушок, но он уже валил лес вместе с Джередом. И любое слово Джереда воспринимал как истину в последней инстанции. Еще один все время дергал головой и словно щурился… где-то я уже видел человека с таким вот тиком… Где? Я вспомнил — в «Лейквью дженерел». Этот молодой человек приходился отцом Ройсу Мерриллу. Остальных я не знал. Да и не хотел знать.

— Тебе здесь не пройти, — проскрипел Дивоур. И вытянул руки перед собой, словно хотел остановить меня. — Даже и не пытайся. Правильно я говорю, парни?

Слышится одобрительный ропот (кто ж пойдет против главаря?), но голоса доносятся издалека, и звучит в них скорее грусть, чем угроза. В мужчине в одежде Джереда Дивоура теплится некая псевдожизнь — наверное, потому, что в реальной жизни энергия в нем била ключом, а может, причина в том, что он умер недавно. Остальные же мало чем отличались от изображений на экране.

Я двинулся вперед, навстречу волнам холода, навстречу исходящему от них гнилостному запаху, тому самому, что исходил от Дивоура и при нашей прошлой встрече на Улице.

— И куда это ты идешь? — прорычал он.

— Гуляю, — ответил я. — Имею полное право. Улица — общественная собственность. Здесь могут прогуливаться бок о бок прилежные щенки и шкодливые псы. Ты сам это говорил.

— Ты ничего не понимаешь, — сказал мне Макс-Джеред. — И никогда не поймешь. Ты — из другого мира. Это наш мир.

Я остановился, с любопытством оглядел его. Время поджимало, я хотел с этим покончить, но мне хотелось знать правду, и я подумал, что Дивоур готов мне все рассказать.

— Попробуй растолковать мне. Убеди, что какой-то мир ты мог считать своим. — Я посмотрел на него, потом на столпившиеся за его спиной полупрозрачные силуэты. — Расскажи, что вы сделали.

— Тогда все было по-другому. Когда ты приехал сюда, Нунэн, то мог прошагать все три мили до Сияющей бухты и встретить на Улице не больше десятка человек. А после Дня труда[140] не встретил бы никого. Этот берег озера зарос кустами, тут и там Улицу перекрывают упавшие деревья, а после этого урагана число их увеличится многократно. Некоторые завалы еще долго не расчистят. А вот в наше время… Лесов было больше, Нунэн, соседи жили далеко друг от друга, зато слово «сосед» что-то да значило. Иной раз от соседа зависела твоя жизнь. И тогда это действительно была улица. Можешь ты это понять?

Я мог. Мог, заглядывая в прошлое сквозь призрачные очертания Фреда Дина, Гарри Остера и остальных. Они были не просто фантомами — окнами в прошлое.

Вторая половина летнего дня… какого года? 1898? 1902? 1907? Не важно. В ту эпоху один год не отличался от другого, время, казалось, застыло. То самое время, которое старожилам вспоминается как золотой век. Страна Прошлого, Королевство Детства. Конец июля. Солнце заливает землю золотым светом. Озеро синее, поверхность поблескивает миллиардами искорок. А Улица! Трава на ней подстрижена, словно на газоне, она широка, как бульвар. Я понимаю, что это и есть бульвар, место, где местные жители могут показать себя, посмотреть на других. Улица — основное место общения, главный кабель в паутине, пронизывающей весь Тэ-Эр. Я все время чувствовал эту паутину, даже при жизни Джо я чувствовал, как эти кабели змеятся под землей, но все они отходили от Улицы.

Люди прогуливаются по Улице, протянувшейся вдоль восточного берега озера Темный След, прогуливаются группами и поодиночке, смеются, болтают под бездонным синим небом. Здесь, здесь берет начало эта невидимая паутина. Я смотрю на них и понимаю, что ошибался, принимая их всех за марсиан, жестоких и расчетливых инопланетян. К востоку от залитого солнцем бульвара высится темная громада лесов, холмов и оврагов, где может случиться всякая беда, от подвернутой ноги до неудачных родов, когда женщина умирает, прежде чем доктор успевает приехать из Касл-Рока на своей бричке.

Здесь нет электричества, нет телефонов, нет Службы спасения, здесь не на кого положиться, кроме как друг на друга, и некоторые из них уже не доверяют Господу Богу. Они живут в лесу и под тенью леса, но в летние солнечные дни выходят на берег озера. Они выходят на Улицу, вглядываются в лица друг друга и вместе радостно смеются. И вот тогда они ощущают себя единым целым, составной частью Тэ-Эр. По моей терминологии, входят в транс. Они — не марсиане; просто жизнь их проходит на границе света и тьмы, только и всего.

Я вижу приезжих, поселившихся в «Уэррингтоне», мужчин в белых фланелевых костюмах, двух женщин в длинных теннисных платьях с ракетками в руках. Между ними на трехколесном велосипеде лавирует мужчина. Переднее колесо поражает размерами. Группа отдыхающих останавливается, чтобы поговорить с молодыми парнями из Тэ-Эр.

Хотят узнать, смогут ли они принять участие в бейсбольном матче, который проводится в «Уэррингтоне» каждый вторник. Вен Меррилл, в недалеком будущем отец Ройса, отвечает: «Да, конечно, не думайте, что вас ждет увеселительная прогулка только потому, что вы из Нью-Йорка». Мужчины в белых костюмах смеются, женщины в теннисных платьях следуют их примеру.

Чуть дальше один мальчишка бросает бейсбольный мяч, а другой ловит его самодельной рукавицей. За ними молодые мамы, собравшись кружком, толкуют о своих детях. Мужчины в рабочей одежде обсуждают погоду и урожай, политику и урожай, налоги и урожай. Учитель из «Консолидейтид хай» сидит на сером валуне, который я так хорошо знаю, и терпеливо объясняет урок хмурому мальчугану. Тому явно хочется быть в другом месте и заниматься другим делом. Я думаю, что со временем этот мальчуган станет отцом Бадди Джеллисона. «Ноготь сломался — береги палец», — думаю я.

Вдоль улицы выстроились рыбаки, и у всех приличный улов: озеро изобилует окунем, форелью, щукой. Художник, еще один отдыхающий, судя по накидке и модному берету, поставил мольберт и рисует далекие горы. Две женщины с интересом следят за его работой. Хихикая, мимо проходят девчонки, шепчутся о мальчиках, нарядах, школе. Чудесный, умиротворенный мир. Дивоур имел полное право сказать, что я его совершенно не знаю.

— Он прекрасен, — сказал я, с усилием возвращаясь в 1998 год. — Да, это так. Но о чем ведете речь вы?

— Как о чем? — Дивоур изображает изумление. — Она думала, что может прогуливаться здесь точно так же, как и остальные, вот о чем! Она думала, что может прогуливаться как белая женщина! С ее большими зубами, большими сиськами и заносчивой мордашкой. Она полагала себя особенной, не такой, как все, вот мы ее и проучили. Она хотела, чтобы я уступил ей дорогу, а когда у нее ничего не вышло, посмела дотронуться до меня своими грязными руками и толкнуть. Но ничего, мы научили ее хорошим манерам. Не так ли, парни?

Они одобрительно забормотали, но мне показалось, что у некоторых (а уж у юного Гарри Остера точно) перекосило физиономии.

— Мы указали ей ее место! — продолжил Дивоур. — Ясно дали понять, что она — паршивая негритоска.

Именно это слово повторял он снова и снова, когда они рубили лес в то лето, лето 1901 года, лето, когда Сара и «Ред-топы» стали музыкальной сенсацией для этой части света. Cаpy, ее брата и весь негритянский клан приглашали в «Уэррингтон», чтобы они играли для приезжих; их кормили икрой и поили шампанским… во всяком случае, об этом вешал Джеред Дивоур своей пастве, когда во время перерыва на