трамвайным депо на Нейболт-стрит стояло заброшенное здание, в котором бродяги находили себе ночлег, здесь иногда можно было отыскать полупустую банку томатного супа или недопитую бутылку пива; позади театра «Аладдин» тянулась аллея, где под сенью старых кленов закуривалась первая дешевая сигарета, а иногда распивалась и бутылочка вина; над рекой склонился огромный вяз, с которого ватаги мальчишек и девчонок учились нырять.

Эти тайные улицы и тропы были вне досягаемости взрослых, и, соответственно, они ничего не знали о тайном городе… Хотя и бывали исключения. Одним из них являлся полицейский по имени Алоиз Нелл мистер Нелл для младшего поколения Дерри, — и только сейчас, уже приближаясь к площадке для пикников, Ральф подумал, что Крис Нелл, возможно, сын старого мистера Нелла… Только вряд ли это так, потому что полицейский, которого Ральф впервые увидел в компании Джона Лейдекера, слишком молод для сына старого мистера Нелла. Скорее всего, внук.

Ральф узнал о другом тайном городе — том, который принадлежал старикам, — когда вышел на пенсию, но он не чувствовал себя его равноправным гражданином, пока не умерла Кэролайн. То, что открылось ему, представлялось потаенной географией, странно напоминающей ту, которая была известна ему в детстве, местом, в основном игнорируемом торопящимся на работу, спешащим на игру миром. На обочине Дерри Старых Кляч существовал еще один тайный город — Дерри Проклятых, ужасное место, населенное в основном пьяницами, бродягами и идиотами, которых не нужно держать взаперти.

Именно на площадке для пикников Лафайет Чепин познакомил Ральфа с одним из наиболее важных своих соображений… О том, как превращаешься в bona fide <Настоящий (лат.).> Старую Клячу. Это соображение имело отношение к настоящей жизни. Разговор возник, когда мужчины только познакомились.

Ральф поинтересовался, чем занимался Фэй до того, как стал приходить на площадку для пикников. — Ну, в моей настоящей жизни я был плотником и столяром, — ответил Чепин, обнажая в широкой улыбке оставшиеся зубы, — но все закончилось почти десять лет назад. — Ральф еще подумал тогда, что выход на пенсию подобен укусу вампира — он отправляет тех, кто пережил его, в страну мертвых. И если говорить откровенно, это было недалеко от истины.

Теперь, оставив Мак-Говерна позади (по крайней мере, надеясь на это), Ральф прошел через несколько рядов дубов и кленов, отделявших площадку для пикников от шоссе. После его утреннего визита на площадке собралось около десятка завсегдатаев, большинство прихватили с собой пакетики с ленчем. Две четы — Эберли и Зеллы — как раз разбрасывали колоду старых, затертых карт, хранимых тут же, в дупле старого дуба; Фэй и док Малер, бывший ветеринар, сражались в шахматы; непрошеные советчики парой переходили от одного игрока к другому.

В играх заключалось значение площадки для пикников — в этом заключалось значение большинства мест, принадлежащих городу Старых Кляч, — но Ральф считал, что игры — так сказать, лишь каркас, обрамление. На самом деле люди приходили сюда, чтобы доложить, убедить (хотя бы только себя), что они все еще живут хоть какой-то жизнью, настоящей или иной.

Ральф сел на скамью рядом с ограждением, бездумно водя пальцем по изрезанной поверхности — имена, инициалы, бранные слова, — и стал наблюдать, как почти через равные промежутки времени садятся самолеты. Он рассеянно прислушивался к разговорам. То и дело упоминалось имя Мэй Лочер.

Некоторые из присутствующих знали ее, и общее мнение, казалось, совпадало с мнением миссис Перрин — наконец-то Господь явил свою милость и прекратил ее страдания. Однако в основном разговоры кружились вокруг приближающегося визита Сьюзен Дэй. Как правило. Старых Кляч, предпочитающих рассуждать о функционировании кишечника или сердечных приступах, не особенно интересовала политика, но даже здесь тема абортов давала единственную возможность ощутить сопричастность к жизни.

— Она выбрала неподходящий город для своего визита и, что самое ужасное, вряд ли догадывается об этом, — произнес док Малер, внимательно оглядывая шахматную доску, когда Фэй Чепин взял штурмом оставшуюся защиту короля. — У нас постоянно что-то происходит. Помнишь пожар в Блэк-Спот, Фэй?

Фэй хмыкнул и срезал последнего слона Дока.

— Кого я не понимаю, так этих платяных вшей, — сказала Лиза Зелл, беря со стола газету и хлопая по фотографии ряженых, стоящих пикетом возле Центра помощи женщинам. — Неужели они хотят вернуть те дни, когда женщины делали себе аборт при помощи спиц?

— Именно этого они и добиваются, — вступила в разговор Cеоргина Эберли. — Они знают, что, если женщина побоится умереть, она родит ребенка.

Похоже, им никогда не приходило в голову, что иногда женщина больше боится родить ребенка, чем проткнуть себя спицей, чтобы избавиться от него.

— А какое отношение ко всему этому имеет страх? — спросил один из непрошеных советчиков — старик с лопатообразным лицом по фамилии Педерсен.

— Убийство есть убийство, находится ли ребенок внутри или снаружи, такова моя точка зрения на проблему. Даже когда они такие маленькие, что рассмотреть их можно только под микроскопом, это все равно убийство. Потому что они стали бы детьми, если бы их оставили в покое.

— Думаю, именно это делает тебя Адольфом Эйхманом каждый раз, когда ты дрочишь в кулачок, — заметил Фэй и передвинул свою королеву. — Шах.

— Ла-фай-ет Че-пин! — воскликнула Лиза Зелл.

— Играть с собой — совсем другое дело, — покраснев, огрызнулся Педерсен.

— Неужели? Разве не наказал Господь одного парня из Библии за излияние на землю? — спросил второй советчик.

— Наверное, вы говорите об Онане, — прозвучал голос позади Ральфа.

Удивившись, Ральф обернулся и увидел старину Дора. В руке тот держал книжку с большой цифрой '5' на мягкой обложке. «Откуда же ты взялся?» подумал Ральф. Он мог присягнуть, что еще минуту назад позади никого не было.

— Онан, Шмонан, — произнес Педерсен. — Сперма — не то же самое, что ребенок…

— Неужели? — деланно изумился Фэй. — Тогда почему католическая церковь запрещает пользоваться презервативами? Объясни мне.

— Это же просто невежество, — сказал Педерсен. — И если ты не понимаешь…

— Но Онана наказали не за мастурбацию, — высоким, проникновенным старческим голосом произнес Дорренс. — Он был наказан за отказ оплодотворить жену своего умершего брата, чтобы продолжить его семя. Аллен Гинзберг написал целую поэму…

— Заткнись, старый дурак! — взвизгнул Педерсен, метнув разъяренный взгляд на Фэя Чепина. — И если ты не видишь разницы между мужчиной, играющим своей плотью, и женщиной, выбрасывающей в туалет ребенка, которого Господь поместил в ее лоно, значит, ты такой же дурак, как и он.

— Отвратительный разговор, — заметила Лиза Зелл, однако, судя по тону, ей было скорее любопытно, чем неприятно. Взглянув поверх ее плеча, Ральф увидел, что в ограждении недостает нескольких планок, скорее всего оторванных подростками, оккупирующими это место по вечерам. Это все из-за таинственности. Он не заметил Дорренса, потому что старик не находился на площадке; он бродил вокруг. Ральфу пришла в голову мысль, что ему подвернулся удачный случай отвести Дорренса в сторонку и получить кое-какие ответы… Вот только в результате Ральфа могло ожидать еще большее разочарование. Старина Дор сильно напоминал Чеширского Кота из «Алисы в Стране Чудес» — скорее улыбка, чем сущность.

— Так значит, разница? — наступал Фэй на Педерсена.

— Да! — Красные пятна пылали на пухлых щеках Педерсена.

Док Малер беспокойно заерзал на скамье:

— Послушайте, давайте оставим эту тему и спокойно доиграем партию. Фэй и ухом не повел; все его внимание было сосредоточено на Педерсене.

— Возможно, тебе следует подумать о всех маленьких сперматозоидах, умерших у тебя на руке, пока ты, сидя на унитазе, мечтаешь о том, как было бы здорово, возьми Мэрилин Монро твой… Педерсен резким движением смахнул оставшиеся фигуры с шахматной доски.

Док Малер отшатнулся назад, губы его дрожали, а широко открытые глаза за очками в розовой оправе, скрепленной в двух местах проволочкой, выражали испуг. — Великолепно! — крикнул Фэй. —