сказал Билли. — Я серьезно…

— А почему бы и нет? — спросил Джинелли спокойно. Но в его глазах Билли видел все те же сумасшедшие искорки. — Ты опасаешься стать соучастником убийства? Но убийства не будет — всего лишь самозащита. Потому что он убивает тебя, Билли. Еще неделя, дорогой мой, и люди сквозь тебя начнут читать объявления, не прося посторониться. Ты понял?! Пара недель, и ты побоишься выйти на улицу, чтоб тебя ветром не унесло!

— Твой этот медик говорил, что я могу помереть от сердечной аритмии еще до того, как меня ветром унесет. Видно, сердце-то у меня тоже теряет в весе, как и все остальное. — Халлек сглотнул. — А знаешь, мне до сих пор такое и в голову не приходило. Хм… убить? Защищаясь?

— Вот именно. Он тебя убивает… ладно, хрен с ним. Ты не хочешь, чтобы я его пришил. Я его не трону. Идея в общем-то вшивая. Она не решит…

Билли кивнул головой. Ему пришла в голову та же мысль. «Сними с меня это», сказал он Лемке. Даже белые люди из города понимали, о чем идет речь, что нужно предпринять. Если Лемке умрет, проклятье просто-напросто исчезнет.

— Проблема в том, что назад удара не вернешь, — сказал Джинелли в раздумье.

— Не вернешь, — согласился Билли.

Джинелли загасил окурок и поднялся.

— Мне надо крепко подумать, Уильям. Очень крепко… И мне нужен хороший отдых для мозгов. Знаешь, когда в башке такая путаница и расстройство, ни до чего дельного не докумекаешь. А когда я смотрю на тебя, мне охота немедленно взять большую пробку и заткнуть дыру в носу тому засранцу.

Билли тоже встал, но чуть не свалился при этом, Джинелли вовремя поддержал его. Тот ухватился за него здоровой рукой. Не помнил, когда еще в жизни так хватался за мужчину.

— Спасибо тебе, дорогой, за то, что посетил меня, — сказал Билли. — И за то, что поверил.

— Ты славный парень, — сказал Джинелли, отпуская его. — Попал, конечно, в скверную ситуацию, но, может, нам удастся тебя вытянуть. В любом случае эту старую гадину мы обложим. Я сейчас выйду и прогуляюсь пару часиков, Билли. Надо мозги прочистить и продумать кое-какие идеи. Кроме того, мне нужно кое-куда позвонить в город.

— Насчет чего?

— Потом скажу. Прежде всего мне надо подумать. Не пропадешь тут?

— Все в порядке.

— Ты ложись-ка. А то лицо совсем белое стало.

— Хорошо. — Его тут же начало клонить в сон. Хотелось спать и отдохнуть, потому что чувствовал себя смертельно усталым.

— Кстати, девка, которая в тебя стрельнула, — ничего так?

— Потрясающая.

— Даже так? — В глазах Джинелли с новой силой вспыхнул странный огонек. Это вызвало у Билли тревогу.

— Хороша…

— Ложись, Билли. Поспи. Я приду попозже. Ничего, если я ключ возьму?

— О чем речь…

Джинелли вышел. Билли лег в постель и аккуратно положил рядом перевязанную руку, понимая, что, если повернется во сне и надавит на нее, проснется от боли.

«Может быть, это его хохма», подумал Билли. «Может быть, он сейчас звонит Хейди. А когда я проснусь, у подножия постели будут сидеть люди с большими сетчатыми ловушками. Они, наверно…»

Он быстро заснул и ни разу не потревожил больную руку.

На сей раз не было страшных снов.

Когда проснулся, людей с сетчатыми ловушками в комнате не было. Напротив него в кресле сидел Джинелли и читал книжку «Это дикое похищение», попивая пиво из жестянки. За окном была темень.

На телевизоре стояли еще четыре банки. Билли облизнул губы.

— Мне бы тоже баночку, — проскрипел он.

Джинелли посмотрел на него.

— Ага! Рип ван Винкль вернулся к жизни. О чем речь! Сейчас открою тебе одну.

Он поднес Билли банку пива, и тот выпил ее всю единым махом. Хорошее, прохладное пиво. Потом ссыпал в пепельницу содержимое флакона эмпирина (подумал: пепельниц в мотелях куда меньше, чем зеркал, но все же хватает). Выудил одну таблетку и запил ее пивом.

— Как рука? — спросил Джинелли.

— Получше. — Отчасти это было ложью. Рука сильно болела. Но с другой стороны, это было и правдой. Потому что Джинелли все еще был здесь и не бросил его. Его присутствие действовало лучше всяких эмпиринов и дозы «Чиваса». Больнее всего бывало в одиночестве, только и всего. Отсюда мысли перешли к Хейди, потому что ей бы следовало быть здесь, с ним, а не этому гангстеру. Увы, Хейди жила себе в Фэйрвью, упрямо отвергая истину, потому что копание в деталях привело бы ее к осознанию собственной вины. Хейди этого не желала. Обида запульсировала в нем с ударами сердца. Что там сказал Джинелли? «Мудак — это тот, кто не верит тому, что видит?» Попытался отбросить, заглушить обиду: все-таки жена ведь. Его жена. Делала то, что считала полезным для него… Так ведь? Обида ушла, но не очень далеко.

— А что это у тебя в сумке? — спросил Билли. Сумка стояла на полу.

— Товары, — ответил Джинелли. Он бросил последний взгляд в книжку и швырнул ее в мусорную корзинку.

— Не смог найти Луиса Лямура.

— Что там за товары?

— Да это так — на потом. Когда пойду с визитом к твоим цыганским друзьям.

— Слушай, не будь идиотом, — встревожено сказал Билли. — Ты что — хочешь закончить, как я?

— Спокойно, спокойно, — сказал Джинелли. Говорил несколько удивленно, но успокоительно. Зато безумный огонек по-прежнему играл в его глазах. «Нет, это не мимолетная вспышка», — подумал Билли, — «кажется, я всерьез проклял Тадуза Лемке». Его проклятье располагалось напротив него в дешевом кресле мотеля, обтянутом искусственной кожей, и потягивало пиво «Миллер Лайт». С удивлением и страхом осознал еще одну вещь: возможно, Лемке знал, как снять свое проклятье, но у Билли не было ни малейшей идеи относительно того, как снимать проклятья белого человека из города. Джинелли нашел себе тут развлечение. Возможно, самое классное развлечение за последние годы. Что-то вроде магната на благотворительной ярмарке в городе своего детства. Джинелли оказался другом, пусть не шибко интеллектуальным, не слишком близким, поскольку называл его Уильямом, а не Биллом, или Билли. Он оказался громадным и исключительно эффективным охотничьим псом, освободившимся от поводка.

— Кончай с этими успокоительными хреновинами, — сказал Билли. — Лучше скажи, что ты намерен предпринять.

— Никто не пострадает, — ответил Джинелли. — Держи это в голове, понял? Я знаю, как это важно для тебя, Уильям. Ты ведь цепляешься за какие-то там принципы, которые для тебя нынче, увы, недоступны. А я займусь своим делом, поскольку для меня ты — обиженная сторона. Главное — никто не пострадает. Это тебя устраивает? О'кей?