Назревает развод.
Тодд возмутился:
— Ничего такого не было! Не было!
— Я и не говорил, что было. Но подумай, пацан. Предположим, что у тебя дома все, как говорится, летит ко всем чертям.
Тодд взглянул на него, нахмурившись.
— Ты будешь переживать из-за этого, — продолжал Дуссандер. — Сильно переживать. Потеряешь аппетит, будешь плохо спать. И самое печальное, что пострадает твоя учеба. Правда? Это очень плохо для детей, когда дома проблемы.
В глазах мальчика мелькнуло понимание и еще что-то, похожее на тупую благодарность. Дуссандер был вознагражден.
— Да, это печально, когда семья на грани развала, — величественно сказал Дуссандер, наливая еще виски. Он уже был крепко пьян, — Дневные телесериалы это подтверждают. Колкости, ругань и ложь. Но хуже всего боль. Боль, мой мальчик. Ты не представляешь, через какой ужас проходят твои родители. Они так поглощены своими проблемами, что на сына у них времени не остается. Что его проблемы по сравнению с их неприятностями, так? Когда-нибудь, когда шрамы уже затянутся, они снова окунутся в дела своего сына. Но сейчас, единственная уступка, которую они могут сделать — попросить доброго дедушку мальчика сходить в школу к мистеру Френчу.
Глаза Тодда разгорались все ярче и ярче, пока не стали почти пылающими.
— Может сработать, — бормотал Тодд. — Может, да, может сработать, может, — оборвал он на полуслове. Вдруг глаза снова потухли. — Нет, не выйдет. Вы на меня совсем не похожи, нисколько. Калоша Эд не поверит.
— Чепуха! Чушь собачья! — закричал, вскакивая Дуссандер. Он, слегка пошатываясь, подошел к буфету и достал бутылку виски. Отвинтил пробку и щедро налил в стакан. — Такой разумный мальчик и такой дурак. Ну где это видано, чтобы дедушка походил на своих внуков? А? Я лысый. А ты разве лысый?
Он вернулся к столу, с удивительной проворностью схватил целый пучок белокурых волос Тодда и резко потянул.
— Перестаньте, — отрезал Тодд, но уже слегка улыбаясь.
— Кроме того, — сказал Дуссандер, снова усаживаясь в кресло, — у тебя белокурые волосы и голубые глаза. У меня тоже голубые глаза, и до того, как мои волосы поседели и выпали, тоже были светлые. Ты мне расскажешь историю вашей семьи. Про тетушек и дядюшек. О людях, с которыми работает твой отец. О хобби твоей матери. Я все запомню. Я выучу и запомню. Через пару дней я опять все позабуду — сейчас моя память больше похожа на решето, — но какое-то время я все буду помнить. — Он грустно улыбнулся. — В свое время я обошел Уайзенталя и вешал лапшу на уши самому Гиммлеру. Если я не проведу одного- единственного учителя средней школы, значит, мне пора завернуться в саван и ползти на кладбище.
— Может быть, — медленно проговорил Тодд, и Дуссандеру стало ясно, что план принят.
— Есть еще одно сходство, — сказал Дуссандер.
— Еще одно?
— Ты говорил мне, что твоя мать на одну восьмую — еврейка. Моя мать была чистой еврейкой. Так что мы оба — жиды, мой мальчик. Как в старом анекдоте, два мойши, что сидят на кухне.
Он вдруг зажал свой нос между пальцами правой руки. То же самое он проделал с носом мальчика левой рукой.
— И это видно, — проревел он, — видно!
Он захохотал, раскачиваясь в кресле туда-сюда. Тодд посмотрел на него удивленно и испуганно, потом захохотал тоже. Они еще долго смеялись на кухне Дуссандера, старик — сидя у окна, обдуваемый теплым калифорнийским бризом, а Тодд, качаясь на задних ножках табурета и уперевшись спиной в дверцу духовки, белая эмаль которой была вся в крестиках царапин, сделанных спичками Дуссандера.
Калоша Эд Френч (прозвище, как рассказал Тодд, объяснялось привычкой Эда носить калоши поверх кроссовок в сырую погоду) был худощавым мужчиной, имевшим особую страсть приходить в школу всегда в кедах или кроссовках. Он считал, что в кедах будет ближе к своим ста шести ученикам в возрасте от двенадцати до четырнадцати лет, заведовать учебой которых ему надлежало. У него было пять пар кед разных цветов — от синих «Фаст Трек» до кричаще-желтых «Зонкерс», и он не догадывался, что его называют не только Калоша Эд, но еще Кроссовка-Пит, Кедман и даже Комета Кедман. В колледже за ним закрепилось прозвище Проказник, и даже этот постыдный факт как-то вышел наружу, что было довольно унизительно.
Он редко надевал галстук, предпочитая свитера-водолазки. Носил с начала шестидесятых, когда Дэвид МакКаллум рекламировал их в фильме «Человек из Д.Я.Д.И.» В колледже однокурсники часто незаметно обгоняли его и шли впереди, отпуская реплики типа: «Вот идет Проказник в свитере от Дяди». Он втайне считал себя единственным хорошим завучем из всех, кого знал. У него был хороший
Но он никак не мог вспомнить, каким сам был в тринадцать лег. И полагал, что это та цена, которую приходится платить за взросление в пятидесятые годы. Это, а еще и вступление в новый мир шестидесятых с прозвищем Проказник.
И вот теперь, когда дедушка Тодда Баудена вошел в его офис, плотно прикрыв за собой стеклянную дверь, он почтительно встал, приветствуя его, но не решился выйти из-за стола навстречу старику. Вспомнил, что на ногах у него кроссовки, а пожилые люди иногда не понимают, что кроссовки — всего лишь средство психологической помощи детям, у которых проблемы с учителями. Поэтому некоторые пожилые люди могут неправильно понять завуча в кроссовках или кедах.
«Приятный дедуля», — подумал Калоша Эд. Седые волосы аккуратно зачесаны назад. Костюм-тройка безукоризненно чист. Серебристо-серый галстук искусно завязан. В левой руке он держал старенький черный зонт (дождь моросил уже несколько дней) как-то по-военному. Несколько лет назад Калоша Эд с женой были на пьянке у Дороти Сойерс, они зачитывались книгами, написанными этой уважаемой леди, читали все, что попадалось. И вдруг показалось, что это герой ее книг — лорд Питер Уимсли в жизни. Только лет в семьдесят пять, уже после кончины Бантера и Харриет Вейн. Он отметил мысленно, что об этом нужно рассказать Сандре, когда придет домой.
— Мистер Бауден, — сказал он почтительно и протянул руку.
— Очень приятно, — ответил Бауден и пожал ее.
Калоша Эд старался не сильно давить и не тряс, как обычно, здороваясь с отцами. По тому, как осторожно старик протянул руку, стало ясно, что у него — подагра.
— Очень приятно, мистер Френч, — повторил Бауден и сел, аккуратно подтянув брюки на коленях.
Зонт он поставил между коленей, оперся на него и стал похож на пожилого городского стервятника, присевшего отдохнуть в кабинете Калоши Эда Френча. Эд уловил чуть заметный акцент, но не ту изысканную интонацию, характерную для высшего британского общества, к которому принадлежал Уимсли, а скорее европейскую манеру. Во всяком случае, сходство с Тоддом было заметным. Особенно нос и глаза.
— Очень рад вас видеть, — сказал Калоша Эд, усаживаясь в свое кресло, — хотя в таких случаях обычно мать или отец ученика…
Он сказал так, конечно, нарочно. Опыт почти десяти лет работы завучем убедил его, что, если на собеседование приходят тетушки, дядюшки или дедушки и бабушки, это значит, что дома неприятности — неприятности, которые и оказываются потом причиной возникшей проблемы. Калоша Эд вздохнул с облегчением. Семейные дрязги — это плохо, но для такого способного мальчика, как Тодд, гораздо хуже было бы сесть на иглу.
