— Ну и как? Чувствуешь себя убийцей, правда?

Керн скривил губы.

— Приблизительно. Но я как раз такой и представлял себе тюрьму.

— Это еще не тюрьма, — наставительно произнес Штайнер. — Это просто арест. Тюрьма придет позже.

— Ты уже был в ней?

— Да. Первый раз ты примешь это близко к сердцу. Потом — нет. Особенно зимой. Во всяком случае, будешь спокоен на время. Человек без паспорта — это все равно, что труп в отпуске. Остается один выход — покончить с собой.

— Ну, а с паспортом? Имея паспорт, ты все равно нигде за границей не получишь работу.

— Конечно, нет. Но у тебя будет право подыхать с голоду спокойно, а не в постоянной тревоге. А это уже что-то.

Керн уставился глазами в одну точку.

Штайнер похлопал его по плечу.

— Выше голову, мальчик. Все-таки тебе повезло: ты живешь в двадцатом веке — веке культуры, прогресса и человечности.

— А здесь, собственно, дадут что-нибудь поесть? — спросил маленький лысый человек, сидевший в углу на нарах, — Хотя бы кофе?

— Вы только позвоните кельнеру, — ответил Штайнер. — Он принесет меню. Здесь имеется четыре меню для выбора. И, конечно, икра.

— Здесь едят отшень плохо, — сказал поляк.

— А, да это наш Иисус Христос! — Штайнер с интересом посмотрел на него.

— Ты что, профессиональный узник?

— Отшень плохо, — повторил поляк. — И так мало…

— О боже! — произнес лысый из угла, — А у меня в чемодане жареная курочка. Когда они отпустят нас отсюда?

— Через четырнадцать дней, — ответил Штайнер. — Это обычное наказание для эмигрантов, не имеющих документов. Правда, Иисус Христос? Ты же это знаешь!

— Да, четырнадцать, — подтвердил поляк, — или больше. Есть… очень плохо. Очень мало. Жидкий суп.

— Черт возьми! За это время моя курочка протухнет. — Лысый застонал. — Мой первый цыпленочек за два года. Скопил, собирая грош за грошем. А сегодня в обед собирался его съесть.

— Подождите с причитаниями до вечера, — сказал Штайнер. — А вечером можете считать, что вы его уже съели, и вам станет легче.

— Что? Что за чепуху вы несете? — Человек возбужденно уставился на Штайнера. — Вы считаете, что это то же самое, болван? Даже если я его и не ел? Кроме того, я бы оставил себе на завтрак кусочек задней части.

— Тогда подождите до завтрашнего полдня.

— Я бы совсем не горевал, — заявил поляк. — Никогда не ем цыплят.

— А чего тебе горевать. У тебя же в чемодане нет жареного цыпленка! — набросился на него человек из угла.

— Даже если б у меня и был! Я их никогда не ем. Не выношу цыплят. Меня воротит от них! — Поляка охватило веселье — он достал расческу и начал расчесывать свою бородку. — Для меня бы этот цыпленок ничего не значил.

— О боже, это же никому не интересно! — сердито закричал лысый.

— Даже если бы цыпленок был здесь, я бы не стал его есть, — победно заявил поляк.

— О боже! Вы слышали что-либо подобное! — Обладатель курочки в отчаянии закрыл лицо руками.

— К жареным курочкам он равнодушен, — сказал Штайнер. — Наш Иисус Христос совершенно неуязвим. Диоген[1] двадцатого века!

— Ну, а что вы скажете насчет отварной?

— Тоже не ем, — уверенно ответил поляк.

— А фаршированной?

— Вообще никаких! — Поляк сиял.

— Я сойду с ума! — завыл измученный обладатель цыпленка.

Штайнер обернулся.

— А яйца? Иисус Христос, куриные яйца?

Улыбка исчезла.

— Яички, да! Яички с удовольствием! — На его лице с общипанной бородкой замерцало голодное выражение. — С большим удовольствием!

— Слава богу! Наконец-то, брешь в совершенстве!

— Яички очень люблю, — уверял поляк. — Четыре штуки, шесть штук, двенадцать штук; шесть штук — всмятку, остальные — жареные. С жареным картофелем и салом.

— Я не могу больше этого слушать! Прибейте его к кресту, этого прожорливого Христа! — заорал обладатель цыпленка.

— Господа, — раздался приятный бас с русским акцентом. — Зачем так волноваться из-за недостижимого. У меня с собой есть бутылка водки. Хотите попробовать? Водка согревает сердце и улучшает настроение.

Русский откупорил бутылку, сделал пару глотков и передал ее Штайнеру. Тот немного отпил и передал дальше. Керн покачал головой.

— Пей, мальчик, — сказал Штайнер. — Стоит выпить. Должен научиться и этому.

— Водка — очень хорошо, — подтвердил поляк.

Керн сделал глоток и передал бутылку поляку, который привычным движением поднес ее ко рту.

— Он ее всю вылакает, этот любитель яиц, — зарычал обладатель курочки и вырвал у поляка бутылку. — Тут немного осталось, — с сожалением сказал он русскому, после того как немного выпил.

Тот махнул рукой.

— Ничего. Самое позднее — сегодня вечером я уже выйду отсюда.

— Вы уверены в этом? — спросил Штайнер.

Русский сделал небольшой поклон.

— К сожалению, но почти уверен. У меня, как у русского имеется нансеновский паспорт[2].

— Нансеновский паспорт, — повторил поляк с уважением. — Ну, тогда вы, конечно, относитесь к аристократам среди людей без отечества.

— Я очень сожалею, что вы не находитесь в таком же положении, — вежливо ответил русский.

— У вас было преимущество, — заметил Штайнер. — Вы были первыми. На вас смотрели с большим состраданием. Нам тоже сочувствуют, но мало. Нас жалеют, но мы для всех обуза, и наше присутствие нежелательно.

Русский пожал плечами. Затем он подал бутылку последнему, кто находился в комнате и до сих пор сидел молча.

— Пожалуйста, выпейте и вы глоток.

— Спасибо, — сказал человек, делая отрицательный жест. — Я не принадлежу к людям вашей категории.

Все посмотрели на него.

— У меня есть настоящий паспорт, родина, вид на жительство и разрешение на работу.

Все замолкли.

— Извините за вопрос, — нерешительно спросил русский через некоторое время, — но почему же вы тогда здесь?

— Из-за моей профессии, — ответил человек высокомерно. — Я не какой-нибудь ветреный беженец без документов. Я всего лишь карманный вор и шулер и пользуюсь всеми гражданскими правами.