несколько дней.

Между тем Кошон пошел однажды в темницу Жанны в сопровождении Маншона и двух судей — Изамбара де ла Пьера и Мартина Ладвеню; ему хотелось узнать, нельзя ли попытаться уговорить Жанну, чтобы она подчинила сущность своего посланничества решению Воинствующей Церкви, — вернее говоря, той части Воинствующей Церкви, представителем которой был он сам со своими пособниками.

Жанна опять ответила решительным отказом. Изамбар де ла Пьер не был человеком бессердечным, и он почувствовал такое сострадание к этой бедной, затравленной девушке, что отважился на крайне смелый поступок: он спросил, согласна ли она предоставить свое дело суду Базель-ского собора, и добавил, что там духовенство делится на одинаковое число как ее сторонников, так и приверженцев англичан.

Жанна воскликнула, что она с радостью подчинится столь беспристрастному суду; но прежде чем Изамбар успел сказать еще хоть одно слово, Кошон свирепо обернулся к нему и крикнул:

— Именем дьявола, замолчи!

После того и Маншон в свою очередь сделал смелую попытку, хотя этим он подвергал большой опасности свою жизнь. Он спросил у Кошона, можно ли ему отметить в отчете, что Жанна согласилась подчиниться Базельскому собору^{59}.

— Нет! Совершенно незачем!

— Ах! — произнесла Жанна с укоризной. — Вы записываете все, что говорит против меня, но не желаете отметить того, что послужило бы мне на пользу.

Грустный упрек. Он растрогал бы сердце зверя. Но Ко-шон был еще бездушнее.

Стояли первые дни апреля. Жанна была больна. Она занемогла 29 марта, через день после окончания третьего суда, и вышеописанная сцена в ее келье произошла как раз в тот день, когда ей стало хуже. Это было похоже на Кошо-на — он хотел воспользоваться ее слабостью.

Рассмотрим некоторые особенности нового обвинительного акта — этих двенадцати тезисов лжи.

Первая ложь гласила, между прочим, что Жанна утверждает, будто ей обеспечено спасение души. Она никогда не говорила ничего подобного. Далее, там говорится, что она отказалась подчиниться Церкви. Это опять-таки неправда. Она согласилась признать все свои поступки подсудными руанскому суду, за исключением тех деяний, которые она совершила по приказанию Господа, во исполнение возложенной на нее задачи. Эти деяния она была готова представить только на суд Божий. Она отказалась отождествить Кошона и его прислужников с Церковью, но она согласна подчиниться Папе или Базельскому собору.

Оговорка другой статьи утверждает, будто Жанна сознавалась, что она грозила смертью тому, кто ей не повиновался. Очевидная ложь. В другом месте говорится, будто все свои поступки она оправдывала повелением Всевышнего. В действительности же она привела это оправдание только относительно хороших своих деяний — как вы видели, она сама ввела эту поправку.

Другая статья говорит, что Жанна выставляет себя совершенно безгрешной. Она ни разу не утверждала этого.

Другая статья считает грехом ношение мужского платья. Если бы это и было грехом, то Жанна имела право совершить его, опираясь на высокий авторитет католического духовенства в лице реймского архиепископа и суда в Пуатье.

Десятая статья негодовала на Жанну за ее «ложное утверждение», будто святая Екатерина и святая Маргарита говорят по-французски и сочувствуют французской политике. Двенадцать статей предполагалось сначала отправить на утверждение ученых докторов богословия, стоявших во главе Парижского университета. Они были переписаны и полностью закончены к вечеру 4 апреля. Тогда Маншон опять отважился на смелый поступок: он написал на полях документа, что многие из этих двенадцати статей совершенно извращают показания Жанны и придают им обратный смысл. Это обстоятельство, конечно, не могло иметь значения для членов Парижского университета, не могло повлиять на их решение или расшевелить их человеческие чувства (которых у них, вероятно, не было вовсе, особенно когда дело шло о политике, как в данном случае), но тем не менее доброго Маншона нельзя не похвалить за его смелость.

На другой день, 5 апреля, двенадцать статей были посланы в Париж. После полудня в Руане началось сильное брожение: возбужденные толпы народу запрудили все главные улицы, ожидая новостей, так как разнесся слух, что Жанна д'Арк смертельно больна. Действительно, все эти бесконечные заседания суда измучили ее окончательно, и она заболела. Главари английской партии были озабочены не на шутку, потому, если Жанна умрет, не дождавшись церковного осуждения, и сойдет в могилу, не получив позорного клейма, то жалость и любовь народа обратят в мученичество ее незаслуженные страдания и смерть и загробная слава ее имени затмит во Франции ту славу, которой Жанна пользовалась при жизни.

Граф Варвик и английский кардинал (Винчестер) поспешили в замок и немедленно отправили за врачами гонцов. Варвик был жестокий, грубый, суровый человек, не знавший жалости. Больная девушка лежала в своей железной клетке, закованная в цепи, — и кто решился бы сказать при ней грубое слово? Однако Варвик, ничуть не стесняясь ее присутствием, заявил врачам напрямик:

— Смотрите же, хорошенько ухаживайте за ней. Король Англии вовсе не желает, чтоб она кончила естественной смертью. Она дорога ему, потому что он дорого за нее заплатил, и он не позволит ей умереть иначе, как на костре. Итак, знайте: вы должны ее вылечить во что бы то ни стало.

Доктора спросили Жанну, от чего она заболела. Она сказала, что епископ Бовэский прислал к ее столу рыбы и что этим, вероятно, объясняется ее недуг.

Тогда Жан д'Этивэ напал на нее, начал ее упрекать и осыпать бранью. Он, видите ли, понял, что Жанна обвиняет епископа в намерении отравить ее; а это ему вовсе не нравилось, так как он был один из самых преданных и бесчестных рабов Кошона, и он пришел в бешенство, когда Жанна оскорбила его повелителя в присутствии этих могущественных английских вельмож, которым ничего не стоило бы погубить Кошона, если бы они убедились, что он замышлял при помощи яда избавить Жанну от костра и, таким образом, обесценить всю ту выгоду, которую они надеялись получить, перекупив пленницу у герцога Бургундского.

Жанна была в сильной лихорадке, и врачи предложили сделать кровопускание. Варвик сказал:

— Будьте только осторожны: она хитра и способна убить себя.

Он намекал, что ради избавления от костра она может сорвать повязки и истечь кровью.

Во всяком случае, врачи сделали ей кровопускание, и после того ей стало легче.

Впрочем, ненадолго. Жан д'Этивэ не мог усидеть на месте: он был слишком раздосадован и разозлен тем подозрением, которое проскользнуло в словах Жанны. Вечером он вернулся и кричал на нее так долго, что жар возобновился.

Варвик, проведав об этом, конечно, пришел в ярость. Еще бы: из-за чрезмерного усердия какого-то дурака добыча того и гляди ускользнет из рук! Варвик наградил Жана д'Этивэ великолепным проклятием — великолепным в смысле силы, а не изящества, если верить отзыву благовоспитанных людей, — этот несносный выскочка моментально притих.

Жанна проболела больше двух недель; потом ей стало лучше. Она была еще очень слаба, но могла все-таки без опасности для жизни вытерпеть легкую травлю. Кошон решил, что время как раз благоприятельствует. И вот он, созвав нескольких докторов богословия, навестил ее темницу. Маншон и я отправились вместе с ними, чтобы вести отчет, то есть записывать все, что выгодно Кошону, и опускать остальное.

Внешность Жанны горестно поразила меня. Я увидел какую-то тень! Мне даже не верилось, что это слабенькое созданье с грустным личиком была та самая Жанна д'Арк, которая так часто, на моих глазах, неслась во главе своих войск, вдохновенная, страстная, неустрашимая среди пушечных грома и молний, неуязвимая под смертоносным дождем ядер и стрел. При виде ее сердце мое так и заныло.

Однако Кошон был безучастен. Он опять произнес свою бесстыдную речь, проникнутую лицемерием и коварством. Он сказал Жанне, что некоторые из ее ответов, по-видимому, идут вразрез с учением