Двадцать лет спустя вся Франция была наша, за исключением только одного города — Кале.^{58}

Это должно напомнить вам о другом, более раннем пророчестве Жанны. В то время, когда она старалась взять Париж и могла бы сделать это легко, если бы только наш король согласился, она сказала, что это было золотое время; что если бы Париж был у нас в руках, вся Франция была бы нашей через шесть месяцев. Но если упустить этот неоценимый миг, когда еще есть возможность без труда воссоединить всю Францию, то, сказала она: «Я даю вам двадцать лет, чтобы сделать это».

Она была права. После взятия Парижа в 1436 году потребовалось двадцать лет, чтобы завоевать обратно всю Францию, город за городом, замок за замком.

Да, первого марта 1431 года она стояла там перед лицом судей и произнесла свое изумительное, необъяснимое пророчество. Случается иной раз, что какое-нибудь пророчество сбывается, но если вы поглубже вникните в дело, то почти всегда окажутся значительные основания подозревать, что пророчество было сделано задним числом. Здесь же было совершенно другое дело. Пророчество Жанны, сделанное перед судьями, было занесено в судебные отчеты, в тот самый день и час, когда оно было произнесено, за много лет до его исполнения, и эта запись может быть прочитана каждым, хоть сегодня. Через двадцать пять лет после смерти Жанны запись была представлена великому Суду Восстановления, удостоверена под присягой Маншоном и мною, а также оставшимися в живых судьями, подтвердившими точность записи своим свидетельством.

Поразительное изречение Жанны, сделавшее столь знаменитым день первого марта, возбудило такое волнение среди присутствующих, что тишина водворилась не сразу. Весьма понятно, что все были встревожены, потому что пророчество всегда кажется чем-то ужасным и зловещим, все равно, исходит ли оно из ада или падает с Небес. В одном только были убеждены эти люди — что вдохновение, руководившее словами Жанны, было искренним и могучим. Они бы готовы были отсечь себе правую руку, лишь бы только узнать, каков источник ее пророчества. Наконец снова приступили к допросу.

— Откуда ты узнала, что все это должно случиться?

— Узнала из откровения. И знаю это так же верно, как знаю то, что вы сидите здесь передо мной.

Такой ответ не мог уменьшить распространившуюся тревогу. Поэтому после нескольких незначительных вопросов судья перешел к другому, менее затруднительному предмету.

— На каком языке говорили твои Голоса?

— На французском.

— И святая Маргарита так же?

— Конечно; почему же нет? Она за нас — не за англичан!

Святые и ангелы, которые не желают говорить по-английски! Это тяжкая обида. Их нельзя было привести в суд и наказать за такое пренебрежение, но судьи могли записать ответ Жанны как улику; так они и сделали. Это могло пригодиться им после.

— Носили твои святые и ангелы какие-нибудь драгоценности — короны, кольца, серьги?

Такие вопросы казались Жанне кощунственным пустословием, недостойным ее внимания; она отвечала на них равнодушно. Но последний вопрос напомнил ей одно обстоятельство; и она сказала, обращаясь к Кошону:

— У меня было два кольца. Их взяли у меня во время моего плена. Одно из них у вас. Это подарок моего брата. Возвратите его мне. Если же не хотите возвратить, тогда я прошу передать его Церкви.

У судей мелькнула мысль, что Жанна, быть может, носила эти кольца как орудие наваждения. Нельзя ли с их помощью причинить ей вред?

— Где другое кольцо?

— У бургундцев.

— Откуда ты его получила?

— Это подарок моих родителей.

— Опиши его.

— Оно простое, гладкое, и на нем вырезаны слова: «Иисус и Мария».

Каждый мог видеть, что подобное кольцо не могло служить орудием для колдовства. Таким образом, приходилось отказаться от этой придирки. Но все же один из судей спросил Жанну, не случалось ли ей исцелять больных прикосновением своего кольца. Она сказала, нет.

— Теперь перейдем к феям, которые водились близ Домреми, о чем свидетельствуют многие рассказы и предания. Говорят, что твоя крестная мать в одну летнюю ночь застала этих фей танцующими под деревом, которое называется l'Arbre Fee de Bourlemont. Может быть, твои мнимые Голоса и ангелы были просто эти феи?

— Есть ли это в вашем proces?

Этим ограничился ее ответ.

— Беседовала ты со святой Маргаритой и святой Катериной под этим деревом?

— Не знаю.

— Или у источника, близ дерева?

— Да, иногда.

— Какие обещания давали они тебе?

— Только те, которые позволил им Господь.

— Но какие именно?

— Этого нет в вашем proces; но я могу сказать вам: они обещали мне, что король будет владеть своим королевством, несмотря на усилия врагов.

— И что еще?

Настала пауза; потом Жанна ответила смиренно:

— Они обещали повести меня в рай.

Если человеческое лицо выражает мысли и чувства человека, то многие из присутствующих почувствовали тайный страх при мысли, что, может быть, здесь, перед их глазами, стараются затравить до смерти избранную слугу и посланницу Божию. Внимание усилилось. Движение и шепот прекратились. Тишина стала почти мучительной.

Заметили ли вы, что почти с самого начала заседаний содержание вопросов, предлагаемых Жанне, показывало, что спрашивавший в большинстве случаев уже знал все то, о чем он спрашивал? Заметили ли вы, что вообще все допрашивавшие знали заранее, о каких тайнах и каким способом допытываться у Жанны? Что им была уже известна вся ее жизнь, все ее прошлое — о чем Жанна и не подозревала — и что теперь они только старались завлечь ее в ловушку, так, чтобы она сама призналась во всем?

Помните ли вы Луазлера, этого лицемера и предателя, это орудие Кошона? Помните ли вы, что Жанна, уверенная в неприкосновенности тайны исповеди, чистосердечно и доверчиво рассказала ему обо всем, за исключением лишь немногого, касавшегося ее откровений, говорить о которых кому бы то ни было ей воспретили святые, и что этот неправедный судья, Кошон, спрятавшись, слышал всю ее исповедь?

Теперь вы поймете, каким образом инквизиторы сумели подобрать всю эту вереницу подробных, пытливых вопросов, которые поражают нас своей меткостью, находчивостью и проницательностью, пока мы не вспомним о комедии, разыгранной Луазлером и послужившей источником их всеведения. Ах, епископ Бовэ, ты уж много лет оплакиваешь в аду свое жестокое вероломство! Да, ты терзаешься и до сих пор, если только не помог тебе кто-нибудь. А в обители праведных есть только одна, которая согласилась бы стать твоим заступником, — Жанна д'Арк! И нечего надеяться, что она не облегчила уже твою судьбу.

Вернемся же к суду и к допросу.

— Давали они тебе еще какое-нибудь обещание?

— Да; но этого нет в вашем proces. Я не скажу вам об этом теперь, но не успеют миновать три месяца, и вы узнаете.

Судья, по-видимому, уже знал то, о чем спрашивал; это можно было заключить из его следующего вопроса:

— Говорили тебе твои Голоса, что ты будешь освобождена раньше, чем через три месяца?

Жанна часто выказывала удивление, когда замечала по вопросам судей, что они угадывают истину; так было и теперь. Между тем я нередко с ужасом чувствовал, что мой разум критически относится к