Бопэр спросил, не отличались ли советы Голоса двойственностью и непостоянством.

— Нет. Он никогда себе не противоречит. Не далее как сегодня он повторил мне, что я должна отвечать смело.

— Приказал ли он тебе отвечать не на все вопросы?

— Насчет этого я вам ничего не скажу. Я получила откровения, касающиеся моего государя, короля, и этого я не сообщу вам.

Тут сильное волнение овладело ею: слезы показались на ее глазах, и она сказала тоном горячего убеждения:

— Я глубоко верю — так же глубоко, как в учение Христа, как в искупительную жертву Спасителя, — верю, что через этот Голос говорит со мной сам Господь!

Когда ее снова спросили о Голосе, она сказала, что ей не разрешено говорить все, что она знает.

— Не думаешь ли ты, что Господь разгневается, если ты поведаешь всю правду?

— Голос приказал мне передать некоторые слова королю, а не вам; и кое-что было открыто мне совсем недавно — даже в последнюю ночь; ему следовало бы узнать об этом как можно скорее. Он тогда мог бы обедать гораздо спокойнее.

— Почему Голос не заговорит с королем, как говорил с тобой? Почему ты не попросишь его об этом?

— Я не знаю, такова ли воля Господа.

На минуту она задумалась: мысли ее витали где-то далеко. Потом она проронила замечание, в котором Бопэр — неизменно бдительный, неизменно внимательный — увидел новую возможность расставить ловушку. Не думайте только, что он тотчас ухватился за эту возможность, открыто радуясь своей находке, как поступил бы новичок, еще не изощрившийся в крючкотворстве и лукавстве! О нет, глядя на него, вы и не догадались бы, что он запомнил ее слова. Он тотчас равнодушно заговорил о другом и принялся задавать праздные вопросы: он, так сказать, старался обойти кругом, чтобы неожиданно напасть из-за угла. То были докучные и не идущие к делу вопросы о том, не предсказал ли ей Голос освобождение из тюрьмы; не указал ли он ей, какие ответы она должна давать во время сегодняшнего заседания; был ли он окружен ореолом света и есть ли у него глаза — и так далее. А опасное замечание Жанны заключалось в следующем:

— Без Божественной благодати я ничего не могла бы сделать.

Судьи видели, что у попа была какая-то задняя мысль, и они с кровожадным любопытством следили за этой игрой. Бедная Жанна была задумчива и рассеянна; вероятно, она утомилась. Ее жизнь висела на волоске, а она и не замечала этого. Минута была вполне благоприятная, и Бопэр потихоньку, крадучись, подставил свою ловушку:

— Пребываешь ли ты в состоянии благодати?

О, среди судей были все-таки два или три честных человека; один из них был Жан Лефевр. Он вскочил с кресла и воскликнул:

— Это — страшный вопрос! Подсудимая не обязана отвечать!

Лицо Кошона почернело от злости, когда он увидел этот спасительный круг, брошенный утопавшей девочке; и он зарычал:

— Молчать! Садитесь на место! Подсудимая должна ответить на вопрос!

Не было надежды на спасение, не было выбора. Ибо каков бы ни был ее ответ — да или нет, он ее погубил бы: ведь Священное Писание говорит, что человек не может знать этого. Подумайте, какое нужно иметь черствое сердце, чтобы, расставив эту роковую западню, гордиться своей работой и ликовать. Минута ожидания была для меня мучительна; казалось, прошел целый год. Все собрание заметно волновалось, и по преимуществу то было радостное волнение. Жанна обвела невинным, непотревоженным взором все эти жадные лица и затем скромно, смиренно изрекла тот бессмертный ответ, который смахнул ужасную сеть, словно легкую паутину:

— Если я не пребываю в состоянии благодати, то молю Господа сподобить меня; если же пребываю, то молю Господа не отнимать ее у меня.

О, какое впечатление произвели ее слова! Вы никогда не увидите ничего подобного, не увидите за всю вашу жизнь. Сначала воцарилась гробовая тишина; люди изумленно переглядывались, а иные, устрашившись, осеняли себя крестным знамением. Я слышал, как Лефевр пробормотал:

— Придумать такой ответ не под силу человеческой мудрости. Откуда же снизошло столь дивное вдохновение на этого ребенка?

Вот Бопэр снова взялся за свою работу; но он, видимо, был удручен своей позорной неудачей: неохотно и вяло исполнял он свое дело, которому уже не мог отдаться всем сердцем.

Он задал Жанне чуть ли не тысячу вопросов о ее детстве, о дубовом лесе, о феях, о детских играх и забавах под сенью нашего милого Arbre Fee de Bourlemont. Проснулись потревоженные тени далекого прошлого, и голос Жанны оборвался; она немного всплакнула. Но по мере сил она сдерживала себя и на все отвечала.

В заключение священник снова коснулся вопроса о ее одежде. То был вопрос, который надо было все время держать на виду в погоне за жизнью этого невинного существа — надо было, чтоб он все время висел над ней, как угроза, в которой скрыта погибель.

— Хотела бы ты носить женское платье?

— О, еще бы! По выходе из этой тюрьмы, но не здесь.

После того суд собрался в понедельник двадцать пятого. Поверите ли? Епископ, нарушая условие, в силу которого допрос должен был касаться только того, о чем упомянуто в proces verbal, опять потребовал от Жанны безусловной присяги. Она возразила:

— Пора бы вам удовлетвориться. Довольно я присягала. Она твердо стояла на своем, и Кошону пришлось уступить.

Возобновился допрос о Голосах Жанны.

— Ты заявила, что в третий раз, как ты услышала их, ты узнала, что это Голоса ангелов. Каких же именно?

— Святой Екатерины и святой Маргариты.

— Откуда ты знаешь, что с тобой говорили именно эти две силы? Как могла ты отличить одну от другой?

— Я знаю, что это были они; и я знаю, как различить их.

— Каков же признак?

— Они по-разному приветствовали меня. Последние семь лет они руководили мной, я знала, кто они, потому что они мне это сказали.

— Кому принадлежал Голос, услышанный тобою впервые, когда тебе было тринадцать лет?

— То был голос святого Михаила. Я видела его воочию; и он был не один, но сонм ангелов сопровождал его.

— Видела ли ты архангела и сопровождавших его ангелов во плоти или же — духовно?

— Я видела их своими телесными очами, как теперь вижу вас. И когда они ушли, я заплакала, оттого что они меня не взяли с собой.

Мне вспомнилась та грозная, ослепительно белая тень, которая однажды спустилась к Жанне у подножия Arbre Fee de Bourlenont, и я снова затрепетал, хотя это было очень давно. В действительности это произошло не так уж давно, но казалось — много лет тому назад, потому что с тех пор случилось столько событий.

— В каком образе являлся святой Михаил?

— Мне не разрешено говорить это.

— Что сказал тебе архангел, когда явился в первый раз?