- Ах ты, шут этакой! - промолвил он наконец и, сняв шляпу, начал креститься. - Право, шут, - прибавил он и обернулся ко мне, весь радостный, - А хороший должен быть человек - право. Но-но-но, махонькие! поворачивайтесь! Целы будете! Все целы будем! Ведь это он проехать не давал; он лошадьми-то правил. Экой шут парень! Но-но-но-ноо! с Бо-гам!

Я молчал - но и у меня хорошо стало на душе. 'Целы будем! - повторил я про себя и разлегся на сене. - Дешево отделались!'

Мне даже несколько совестно стало, зачем это я стих Жуковского вспомнил.

Вдруг пришла мне в голову мысль:

- Филофей!

- Чего?

- Ты женат?

- Женат.

- И дети есть?

- Есть и дети.

- Как же ты об них не вспомнил? О лошадях пожалел - а о жене, о детях?

- Да чего их жалеть-то? Ведь ворам в руки они бы не попались. А в уме я их все время держал - и теперь держу... во как. - Филофей помолчал. Может... из-за них Господь Бог нас с тобой помиловал.

- Да коли то не были разбойники?

- А почем знать? В чужую душу разве влезешь? Чужая душа - известно потемки. А с Богом-то завсегда лучше. Не... я свою семью завсегда... Но-но-но, махонькие, с Бо-гам!

Уже почти рассвело, когда мы стали подъезжать к Туле. Я лежал в забытьи полусна...

- Барин, - сказал мне вдруг Филофей, - посмотрите-ка: вон они стоят у кабака... ихняя телега-то.

Я поднял голову... точно, они: и телега их, и лошади. На пороге питейного заведения внезапно показался знакомый великан в полушубке.

- Господин! - воскликнул он, помахивая шапкой, - ваши денежки пропиваем! А что, кучер, - прибавил он, качнув головой на Филофея, - чай, заробел этта-ась?

- Превеселый человек, - заметил Филофей, отъехавши сажен на двадцать от кабака.

Прибыли мы наконец в Тулу; купил я дроби, да кстати чаю, да вина, и даже лошадь у барышника взял. В полдень мы отправились обратно. Проезжая тем местом, где в первый раз мы услыхали за собою стук телеги, Филофей, который, подвыпив в Туле, оказался весьма разговорчивым человеком, - он мне даже сказки рассказывал, - проезжая тем местом, Филофей вдруг засмеялся.

- А помнишь, барин, как я тебе все говорил: стучит... стучит, мол, стучит!

Он несколько раз повел рукою наотмашь... Очень уж ему это слово казалось забавным.

В тот же вечер мы вернулись в его деревню.

Я сообщил бывший с нами случай Ермолаю. Будучи трезвым, он не высказал никакого сочувствия и только хмыкнул - одобрительно или укоризненно, этого, я полагаю, он сам не ведал. Но дня два спустя он с удовольствием известил меня, что в ту самую ночь, когда мы с Филофеем ездили в Тулу, - и на той же самой дороге - какого-то купца ограбили и убили. Я сперва не поверил этому известию; но потом пришлось поверить; справедливость его мне подтвердил проскакавший на следствие становой. Уж не с этой ли 'свадьбы' возвращались наши удальцы и не этого ли 'молодца' они, по выражению шутника-великана, уложили? Я в деревне Филофея оставался еще дней пять. Бывало, как только встречу его, всякий раз говорю ему: 'А? стучит?'

- Веселый человек, - ответит он мне всякий раз и сам засмеется.