Равик достал ножницы. Галстук был из плотного гладкого шелка. Прошло несколько секунд, пока удалось его перерезать. Совсем близко перед собой Равик видел лицо Гольдберга. Выпученные глаза, открытый рот, жиденькая седая бородка, вывалившийся язык, темно-зеленый в белую горошину галстук, глубоко врезавшийся в морщинистую вздувшуюся шею… Тело слегка покачивалось на руках Визенхофа и Рут, будто они убаюкивали Гольдберга. На губах у него застыла страшная, словно окаменевшая улыбка.

Покрасневшее лицо Рут было залито слезами. На лбу у Визенхофа выступили капли пота — тело Гольдберга вдруг стало очень тяжелым, казалось, он никогда не был таким грузным при жизни. Два вспотевших, отчаявшихся, стонущих человека, а над ними ухмыляется загробному миру беспорядочно мотающаяся из стороны в сторону голова. Когда Равик перерезал галстук, голова упала на плечо Рут. Вскрикнув, она отпрянула назад, тело с безвольно болтающимися руками соскользнуло с подоконника и словно устремилось за ней в каком-то нелепом клоунском прыжке.

Равик подхватил Гольдберга и вместе с Визенхофом положил его на пол. Он снял галстук и приступил к осмотру.

— В кино… — бессвязно говорила Рут, — он послал меня в кино. Дорогая, сказал он, ты так мало развлекаешься, почему бы тебе не пойти в кино? В «Курсель» идет «Королева Христина» с Гретой Гарбо… Почему бы тебе не посмотреть?.. Возьми билет на хорошее место, в партер или в ложу… Пойди в кино, и ты забудешь об ужасе, в котором мы живем, забудешь хотя бы на два часа. Он сказал это так спокойно, так ласково… потрепал меня по щеке… А потом, говорит, съешь шоколадное или сливочное мороженое в кондитерской у парка Монсо. Доставь себе удовольствие, дорогая, сказал он, и я пошла. А когда вернулась, он уже…

Равик встал. Рут умолкла.

— По-видимому, это произошло сразу после вашего ухода, — сказал он.

Она поднесла сжатые кулаки к губам.

— Он уже…

— Попробуем кое-что сделать. Сперва искусственное дыхание. Вы умеете делать искусственное дыхание? — спросил он Визенхофа.

— Нет… совсем… не умею…

— Тогда смотрите.

Равик поднял руки Гольдберга, отвел их назад до пола, затем прижал к груди, снова отвел до пола, опять прижал к груди… В горле у Гольдберга что-то захрипело.

— Он жив! — вскрикнула Рут.

— Нет. Это воздух вошел в легкие.

Равик еще несколько раз проделал те же самые движения.

— Так, а теперь попробуйте сами, — сказал он Визенхофу.

Визенхоф нерешительно опустился на колени возле тела Гольдберга.

— Приступайте, — нетерпеливо сказал Равик. — Возьмите за запястья. Или лучше за предплечья. Визенхоф мгновенно вспотел.

— Сильнее, — сказал Равик. — Выжмите из легких весь воздух.

Он повернулся к хозяйке. В комнату тем временем набились люди. Равик кивнул хозяйке, и они вместе вышли в коридор.

— Все кончено, — сказал он ей. — Искусственное дыхание уже не поможет. Это просто ритуал, который надо соблюсти, не больше. Если оно что-нибудь даст, я поверю в чудеса.

— Что же делать?

— Все, что обычно делается в подобных случаях.

— Вызывать «скорую помощь»? Но тогда через десять минут явится полиция.

— Полицию придется известить так или иначе. У Гольдберга были документы?

— Да. Настоящие. Паспорт и удостоверение личности.

— А у Визенхофа?

— Вид на жительство с продленной визой.

— Хорошо. Значит, документы в порядке. Пусть Рут и Визенхоф не говорят, что я здесь был. Она пришла домой, увидела его, закричала, Визенхоф отрезал галстук и попробовал делать искусственное дыхание, пока не прибыла «скорая помощь». Скажете им это?

Хозяйка посмотрела на него своими птичьими глазами.

— Ну конечно, скажу. А придет полиция — не отойду от них ни на шаг. Все будет в порядке.

— Хорошо.

Они вернулись в номер: Визенхоф, склонившись над Гольдбергом, продолжал свои отчаянно- неуклюжие попытки. На мгновение Равику показалось, что оба они выполняют вольные упражнения. Хозяйка остановилась в дверях.

— Мадам и мсье! — сказала она. — Я обязана вызвать «скорую помощь». Фельдшер или врач должен будет немедленно известить полицию. Она явится не позже чем через полчаса. У кого нет документов, тому советую немедленно собрать вещи, по крайней мере, те, что лежат на виду, снести их в «катакомбу» и оставаться там. Не исключено, что полиция осмотрит номера или будет разыскивать свидетелей.

Комната мгновенно опустела. Хозяйка кивнула Равику, давая понять, что она сама поговорит с Рут Гольдберг и Визенхофом. Равик подобрал сумку и ножницы, лежавшие на полу рядом с разрезанным галстуком. На нем была видна фирменная этикетка: «С. Фердер. Берлин». Такой галстук стоил, по крайней мере, десять марок. Гольдберг купил его еще в добрые старые времена. Равик помнил эту фирму — сам в свое время покупал галстуки у Фердера. Он уложил свои вещи в два чемодана и отнес их к Морозову. Из предосторожности. Полиция едва ли станет заглядывать в другие номера. Но на всякие случай это не мешало сделать — память о Фернане из полицейского участка была еще слишком свежа.

Равик спустился в «катакомбу». Здесь взволнованно суетилось несколько человек. Все это были беспаспортные беженцы, «нелегальная бригада», как их называли. Официантка Кларисса и кельнер Жан помогали прятать чемоданы в сообщавшийся с «катакомбой» чулан. Тревога застала их в самый разгар приготовлений к ужину — на накрытых столах стояли корзинки с хлебом, из кухни доносился запах жареной рыбы.

— Ничего, времени у нас достаточно, — успокаивал Жан всполошившихся беженцев. — Полиция не так легка на подъем.

Однако беженцы не полагались на удачу. Счастье не баловало их. Они поспешно вносили свой скарб в подвал. Среди них был и испанец Альварес. Хозяйка предупредила всех жильцов, что ожидается прибытие полиции. Альварес, непонятно почему, с каким-то виноватым видом улыбнулся Равику.

К входу в чулан неторопливо подошел тощий человек. Это был доктор филологии и философии Эрнст Зайденбаум.

— Маневры, — сказал он Равику. — Генеральная репетиция. Вы останетесь в «катакомбе»?

— Нет.

Зайденбаум, ветеран «Энтернасьоналя» с шестилетним стажем, пожал плечами.

— А я остаюсь. Чего ради бежать? Думаю, дело ограничится составлением протокола. Собственно говоря, кому какое дело до старого мертвого еврея-беженца из Германии?

— Вы правы, до этого никому нет дела. Но живые, беспаспортные беженцы их очень интересуют. Зайденбаум поправил пенсне.

— Мне и это безразлично. Знаете, что я сделал во время последней облавы? Какой-то сержант полиции спустился в «катакомбу». Это было два года назад. Тогда я надел один из белых кителей Жана и вместе с ним стал обслуживать столики.

Подавал полицейскому водку.

— Неплохо придумали.

Зайденбаум кивнул.

— В конце концов все настолько надоедает, что уже лень удирать.

Он спокойно направился в кухню справиться, что будет на ужин.

Равик вышел через черный ход «катакомбы» во двор. Под ногами у него шмыгнула кошка. Впереди шли другие беженцы. На улице они разбрелись в разные стороны. Альварес слегка прихрамывал. Может быть, вторичная операция помогла бы ему, рассеянно подумал Равик.