И он по-своему прав.

— Позвоните мне, если что случится, — сказал Равик сестре; это была та самая сестра, которой Кэт Хэгстрем подарила радиолу.

— Он уже совсем примирился со своей судьбой, — заметила она.

— Как вы сказали? — удивленно переспросил Равик.

— Совсем примирился. Хороший пациент.

Равик оглядел палату. Здесь нет ничего, что она могла бы получить в подарок. Примирился… Взбредет же такое в голову больничной сестре! Бедняга отчаянно борется со смертью, бросает в бой все армии кровяных шариков и нервных клеток… Он вовсе не примирился со своей судьбой.

Равик направился в отель. У самых дверей он столкнулся с Гольдбергом. Это был седобородый старик с массивной золотой цепочкой на жилете.

— Чудесный вечер, не правда ли? — сказал Гольдберг.

— Да. — Неожиданно Равик вспомнил разговор его жены с Визенхофом. — Вы хотите немного прогуляться? — спросил он.

— Я уже гулял. Прошел до площади Согласия и обратно.

До площади Согласия. Там находилось американское посольство. Белое здание под звездным флагом, тихое и опустевшее, Ноев ковчег, где могут дать визу. Несбыточная мечта… Гольдберг стоял на тротуаре у отеля «Крийон» и как зачарованный смотрел на вход в посольство, на темные окна, смотрел так, словно перед ним был один из шедевров Рембрандта или сказочный бриллиант «Кохинор».[18]

— А может быть, все-таки пройдемся? До Триумфальной арки? — спросил Равик и подумал: «Если я выручу тех двоих, я застану Жоан у себя в комнате или она придет позднее».

Гольдберг покачал головой.

— Нет, пойду к себе. Жена ждет меня. Я и так слишком долго гулял.

Равик взглянул на часы. Половина первого. Выручать было некого. Вероятно, Рут давно уже вернулась к себе в комнату. Он посмотрел вслед Гольдбергу, медленно поднимавшемуся по лестнице. Затем подошел к портье.

— Мне кто-нибудь звонил?

— Нет.

В номере горел свет. Он вспомнил, что перед уходом не погасил его. На столе снежным пятном белел лист бумаги — записка, в которой он предупреждал Жоан, что вернется через полчаса. Он взял записку и порвал ее. Захотелось выпить. Он ничего не нашел и снова спустился вниз. Кальвадоса у портье не оказалось. Только коньяк и вино. Он купил бутылку «хэннесси» и бутылку «вуврэ» и немного поговорил с портье. Тот все пытался убедить его, что на предстоящих бегах в Сен-Клу из двухлеток наибольшие шансы имеет кобыла Лулу-Вторая. Прихрамывая, пришел испанец Альварес. Захватив газету, Равик поднялся к себе в номер. Как медленно тянется время. Если ты любишь и не веришь при этом в чудеса, ты потерянный человек — так, кажется, сказал ему в 1933 году берлинский адвокат Аренсен. А три недели спустя он уже сидел в концлагере — на него донесла любовница. Равик открыл бутылку «вуврэ» и взял со стола томик Платона. Через несколько минут он отложил книгу и подсел к окну.

Он не сводил глаз с телефона. Проклятый черный аппарат. Позвонить Жоан невозможно — он не знал ее нового номера. Даже адреса не знал. Она не сказала, а он не стал спрашивать. Вероятно, намеренно умолчала: потом можно будет всю вину свалить на него.

Он выпил стакан легкого вина. Какая нелепость, подумал он. Я жду женщину, с которой расстался утром. Мы не виделись три с половиной месяца, но ни разу за все это время я не томился по ней так, как сейчас, когда мы не виделись всего только один день. Лучше бы вообще больше с ней не встречаться. Я уже как будто совсем освоился с этой мыслью. А теперь…

Он встал. Нет, все это не то. Неопределенность — вот что не дает ему покоя. А также какая-то неуверенность, с каждым часом все сильнее охватывающая его…

Равик подошел к двери. Он знал, что дверь не заперта, но на всякий случай нажал на ручку. Затем развернул газету. Строчки расплывались перед глазами. Инциденты в Польше. Пограничные стычки. Притязания на Польский коридор. Союз Англии и Франции с Польшей. Надвигающаяся война. Газета соскользнула на пол, он погасил свет. Непочатая бутылка «хэннесси» стояла на столе. Он встал и подошел к окну. Ночь была холодная, высоко в небе высыпали звезды. Во дворе кричали коты. На балконе напротив появился мужчина в нижнем белье, почесался, громко зевнул и вернулся в освещенную комнату. Равик посмотрел на кровать. Он знал, что не уснет. Читать было тоже бессмысленно — он ни слова не помнил из того, что прочел какой-нибудь час назад. Лучше всего уйти, но куда? Ведь от этого ничего не изменится. Да он и не хотел уходить. Он хотел хоть что-нибудь знать. Он поднял бутылку с коньяком, подержал ее в руке и поставил обратно. Затем достал из сумки две таблетки снотворного. Такие же таблетки он дал рыжему Финкенштейну. Должно быть, тот сейчас спит. Равик проглотил их. Вряд ли ему удастся уснуть. Затем он взял еще одну. Если Жоан придет, он, конечно, проснется.

Она не пришла ни в эту, ни в следующую ночь.

Эжени просунула голову в дверь палаты, где лежал человек без желудка.

— Мсье Равик, к телефону.

— Кто звонит?

— Не знаю. Не спрашивала. Мне телефонистка сказала.

Равик не сразу узнал голос Жоан, приглушенный и какой-то очень далекий.

— Жоан, — сказал он. — Где ты?

Казалось, она говорит из другого города. Он бы не удивился, если бы она назвала какой-нибудь курорт на Ривьере. Никогда она еще не звонила ему в клинику.

— У себя дома, — сказала она.

— Здесь, в Париже?

— Конечно. Где же еще?

— Ты больна?

— Нет. С чего ты взял?

— Ты же звонишь в клинику.

— Я звонила в отель, тебя там не было. Вот я и позвонила в клинику.

— Что-нибудь случилось?

— Нет. Что могло случиться? Просто хотела узнать, как ты живешь.

Теперь ее голос звучал яснее. Равик достал сигарету и картонку со спичками. Прижав картонку локтем к столику, он оторвал спичку и зажег ее.

— В клинике всегда думаешь о несчастных случаях и болезнях, Жоан.

— Я не больна. Я в постели, но не больна.

— Понимаю.

Равик водил картонкой со спичками по белой клеенке стола и ждал, что последует дальше.

Жоан тоже ждала. Он слышал в трубке ее дыхание. Она хотела, чтобы разговор начал он. Это дало бы ей преимущество.

— Жоан, — сказал он. — Мне нельзя долго задерживаться у телефона. Я не закончил больному перевязку и должен быстро вернуться.

Она немного помолчала.

— Почему ты не даешь о себе знать? — наконец спросила она.

— Потому что у меня нет ни твоего телефона, ни адреса.

— Но я ведь сказала тебе все это.

— Ошибаешься, Жоан.

— Нет, — теперь она чувствовала себя уверенно. — Наверняка. Я отлично помню. А ты, как всегда,