И тебе не советую.
— Как ты сказала?
— Не советую доверять ему. Неужели тебе не известно, что во Франции все швейцары — полицейские шпики?
— Дальше, — спокойно сказал Равик.
— Можешь мне не верить. Но в «Шехерезаде» это известно каждому. Да и в самом деле, уж не он ли…
— Жоан! — Равик откинул одеяло и встал. — Не болтай глупостей! Что с тобой происходит?
— Со мною? Ничего. Просто я Морозова терпеть не могу — вот и все. Он плохо влияет на тебя, а вас водой не разольешь.
— Ах так, — сказал Равик. — Вот оно что…
Жоан улыбнулась.
— Да, оно самое.
Однако Равик чувствовал, что дело не только в Морозове. Очевидно, тут была и какая-то другая причина.
— Что заказать на завтрак? — спросил он.
— Ты злишься? — ответила она вопросом на вопрос.
— Нисколько.
Она вышла из ванной и положила руки ему на плечи. Сквозь тонкую ткань пижамы он ощутил ее влажную кожу. Ощутил ее тело и ток крови.
— Ты злишься оттого, что я ревную тебя к твоим друзьям? — спросила она.
Он отрицательно покачал головой. Шлем. Амазонка. Наяда, вышедшая из волн океана. Шелковистая кожа, еще пахнущая водой и молодостью.
— Пусти меня, — сказал он.
Она ничего не ответила. Эта линия от высоких скул к подбородку. Губы. Тяжелые веки и ее грудь, прижимающаяся к его груди…
— Пусти меня, или…
— Или?.. — переспросила она.
Перед открытым окном гудела пчела. Равик следил за ней взглядом. Вероятно, вначале ее привлекли гвоздики эмигранта Визенхофа, а теперь она искала другие цветы. Пчела влетела в комнату, покружилась и села на край рюмки из-под кальвадоса, стоявшей на подоконнике.
— Ты соскучился по мне? — спросила Жоан.
— Соскучился.
— Очень?
— Очень.
Пчела, медленно покружив над рюмкой, вылетела в окно — к солнцу, к гвоздикам эмигранта Визенхофа.
— Мне бы так хотелось остаться у тебя, — сказала Жоан, положив голову ему на плечо.
— Оставайся, уснем. Мы мало спали.
— Не могу. Я должна уйти.
— В вечернем платье? Куда ты сейчас в нем пойдешь?
— Я принесла с собой другое.
— Каким образом?
— Под плащом. И туфли тоже. Они лежат под моими вещами. Я взяла с собой все необходимое.
Она не сказала, куда ей нужно идти, а Равик ни о чем не спросил.
Снова прилетела пчела. На этот раз она сразу же устремилась к рюмке. Видимо, кальвадос пришелся ей по вкусу. Или, по крайней мере, плодовый сахар.
— Ты настолько была уверена, что останешься у меня?
— Да, — сказала Жоан, не шевелясь.
— Водки не надо, — сказал Равик.
— Ты не хочешь водки? Это настоящая «зубровка».
— Сегодня не хочу. Дай лучше кофе. Покрепче.
— Пожалуйста.
Он закурил сигарету и подошел к окну. Платаны уже оделись свежей густой листвой. Перед его отъездом они стояли совсем еще голые.
Роланда принесла кофе.
— А ведь девушек у вас прибавилось, — заметил Равик.
— Да, мы взяли двадцать новых.
— Неужели так хорошо идут дела? Это теперь-то, в июне?
Роланда подсела к нему.
— Дела идут так хорошо, что мы только диву даемся. Люди точно с ума посходили. Днем и то полным-полно. А уж по вечерам что творится…
— Может быть, погода влияет?
— Погода тут ни при чем. Обычно лето — мертвый сезон. А в этом году словно сумасшествие какое-то на всех нашло. Посмотрел бы, как бойко торгует бар! Можешь себе представить — даже французы заказывают шампанское!
— Невероятно.
— Что касается иностранцев, это в порядке вещей. На то ведь они и иностранцы. Но французы! Больше того — парижане и те пьют шампанское! И, представь, платят! Пьют шампанское вместе «дюбонне», пива и коньяка! Можешь ты мне поверить?
— Только если увижу собственными глазами. Роланда налила ему кофе.
— А от посетителей прямо отбоя нет! — продолжала она. — Голова идет кругом. Спустишься вниз — сам увидишь. Зал уже сейчас переполнен. Самая разношерстная публика. Что это вдруг нашло на людей, Равик?
Он только пожал плечами.
— Старая история об океанском корабле, идущем ко дну.
— Но ведь мы-то не тонем! Наоборот, дела идут блестяще!
Дверь отворилась, и в комнату вошла Нинетта, мальчишески стройная, в коротких штанишках из розового шелка. У нее было ангельское личико, и она считалась одной из лучших девиц заведения. Ей шел двадцать первый год. В руках она несла поднос с хлебом, маслом и двумя горшочками джема.
— Мадам услышала, что доктор пьет кофе, — проговорила она хриплым басом. — Она просит вас отведать джема ее собственного приготовления.
Нинетта усмехнулась. Ангельский лик исчез, сменившись гримасой озорного уличного мальчишки. Она поставила поднос на стол и, пританцовывая, вышла из комнаты.
— Вот видишь, — вздохнула Роланда. — Распустились — дальше некуда. Знают, что они нам нужны.
— Ну и правильно, — заметил Равик. — Когда же еще они смогут себе это позволить?.. Но что означает этот джем?
— Это гордость мадам. Сама готовит его. В своем имении на Ривьере. Он и вправду хорош. Попробуй.
— Терпеть не могу джема. Особенно если его варила миллионерша.
Роланда отвинтила стеклянную крышку, взяла лист толстой бумаги, положила на него несколько ложек джема, гренок и кусок масла. Завернув все это в пакет, она подала его Равику.
— Возьми, — сказала она. — Уж угоди ей! Потом выбросишь. Она обязательно проверит, отведал ли ты его. Последнее, чем может гордиться стареющая женщина, лишенная всяких иллюзий. Сделай это хотя бы из вежливости.
— Хорошо, — Равик встал и открыл дверь. — Довольно-таки шумно, — сказал он, вслушиваясь в гул
