— Почему вы не отправили его в больницу?
— Не захотел… Он говорил… говорил… что я стану ему изменять, если его не будет рядом… он… вы не знаете его… ничего нельзя было поделать.
— Он все еще в отеле?
— Да.
— Вы сообщили владельцу о случившемся?
— Нет. Когда он вдруг затих… и все стало так тихо… и его глаза… тут я не выдержала и убежала.
Равик вспомнил прошедшую ночь. На мгновение ему стало не по себе. Но это случилось, и теперь было безразлично и ему, и ей. Особенно ей. В эту ночь ей все было безразлично, важно было одно — выстоять. Жизнь — нечто большее, чем свод сентиментальных заповедей. Лавинь, узнав о смерти жены, провел ночь в публичном доме. Проститутки спасли его, а с попами ему было бы худо. Это можно понимать или не понимать. Объяснять тут нечего. Он взял свое пальто.
— Пойдемте! Я провожу вас. Умерший был вашим мужем?
— Нет.
Владелец отеля «Верден» — толстяк без единого волоска на голове, зато с крашеными черными усами и густыми черными бровями — стоял в вестибюле; за ним — кельнер, горничная и кассирша, плоская, как доска. Он, несомненно, уже все знал и, увидев женщину, тотчас набросился на нее. Его лицо побагровело, он размахивал маленькими пухлыми ручками и клокотал от бешенства и негодования; все же Равик заметил, что их приход принес хозяину облегчение. Когда тот начал разглагольствовать о полиции, иностранцах, подозрительных личностях и тюрьме, Равик перебил его.
— Вы провансалец? — спросил он спокойно. Хозяин осекся.
— Нет. А что? — ошарашенно спросил он.
— Так, ничего, — ответил Равик. — Мне просто хотелось вас прервать. Лучше всего это удается с помощью бессмысленного вопроса. Иначе вы проговорили бы еще целый час.
— Мсье! Кто вы такой? Что вам нужно?
— Наконец-то мы дождались от вас разумных слов.
Хозяин окончательно пришел в себя.
— Кто вы? — спросил он спокойнее, с осторожностью, свойственной людям, не желающим ни при каких обстоятельствах оскорбить влиятельное лицо.
— Врач.
Хозяин понял, что бояться ему нечего.
— Теперь нам не нужно никакого врача, — снова вскипел он. — Нам нужна полиция.
Он уставился на Равика и его спутницу, ожидая протеста, испуга, мольбы.
— Неплохая мысль. Почему же полиции до сих пор нет? Ведь у вас в отеле уже несколько часов лежит мертвый человек, и вы это отлично знаете.
Хозяин ничего не ответил. Он продолжал злобно таращить глаза на Равика.
— Я вам объясню почему. — Равик подошел поближе. — Вы не хотите шума. Боитесь ваших жильцов. Многие съедут, как только узнают об этой истории. Но полиция тут все равно будет — таков закон. И лишь от вас зависит, чтобы все прошло незаметно. Да и не это вас беспокоило. Вы боялись, что от вас сбежали, предоставив вам выпутываться одному. Напрасное опасение. Кроме того, вы опасались, что счет останется неоплаченным. Не волнуйтесь, вам заплатят. А теперь я хочу осмотреть труп. Потом позабочусь и обо всем остальном.
Равик прошел мимо хозяина.
— Номер комнаты? — спросил он женщину.
— Четырнадцать.
— Вам незачем идти со мной. Я все сделаю сам.
— Нет. Мне не хотелось бы оставаться здесь.
— Лучше вам этого не видеть.
— Нет. Я пойду с вами.
— Ладно. Как хотите.
Комната была низкая и выходила окнами на улицу. В дверях толпились горничные, коридорные и кельнеры. Равик отстранил их. В номере было две кровати. На той, что стояла у стены, лежал покойник. Желтый и неподвижный, с курчавыми черными волосами, он лежал в красной шелковой пижаме, словно восковая фигура святого. Руки были сложены на груди. Около него на ночном столике красовалась маленькая дешевая фигурка Мадонны из дерева, на ее лице виднелись следы губной помады. Равик взял фигурку в руки и прочел надпись «Made in Germany».[2] Равик заглянул в лицо покойнику: губы не накрашены, да и с виду он не из таких. Глаза полуоткрыты, один больше другого — это придавало лицу выражение полнейшего безразличия, будто на нем застыло выражение вечной скуки.
Равик склонился над ним. Осмотрев лекарства на столике около кровати, он приступил к обследованию трупа. Никаких следов насилия. Он выпрямился.
— Как звали врача, который лечил его? — спросил он женщину. — Вам известно его имя?
— Нет.
Он посмотрел на женщину. Она была очень бледна.
— Присядьте-ка. Там, на стуле в углу. И не вставайте. Кельнер, вызывавший врача, здесь?
Он взглянул на людей, толпившихся в дверях. На их лицах было одно и то же смешанное выражение страха и алчности.
— Этот этаж обслуживает Франсуа, — сказала уборщица, выставившая половую щетку вперед, как копье.
— Где Франсуа?
Кельнер протиснулся вперед.
— Как звали врача, который приходил сюда?
— Боннэ. Шарль Боннэ.
— Вы знаете его телефон?
Кельнер полистал в записной книжке.
— Пасси, 2743.
— Так. — Равик заметил лицо хозяина, мелькнувшее в дверях. — Давайте-ка закроем дверь. Вам хочется, чтобы сюда сбежалась вся улица?
— Нет! Вон отсюда! Все вон! Чего вы тут не видели? Только транжирите время, а я вам деньги плати!
Хозяин выгнал служащих и закрыл дверь. Равик снял трубку телефона и, вызвав Вебера, быстро переговорил с ним. Затем набрал номер, сообщенный кельнером. Боннэ был у себя в приемной. Врач подтвердил все, что рассказала женщина.
— Он умер, — сказал Равик. — Вы не могли бы подъехать и выписать свидетельство о смерти?
— Он выгнал меня. Самым оскорбительным образом.
— Теперь он уже больше не оскорбит вас.
— Он не уплатил мне гонорара. Да еще вдобавок обозвал стяжателем и коновалом.
— Вы зашли бы за гонораром?
— Могу кого-нибудь прислать.
— Лучше зайдите сами. Иначе не видать вам ваших денег.
— Хорошо, — сказал Боннэ после некоторого колебания. — Но я ничего не подпишу, пока не получу все сполна. Мне причитается триста франков.
— Ладно. Триста франков. Вы их получите.
Равик повесил трубку.
— Сожалею, что вам пришлось все это выслушать, — сказал он женщине. — Но по-другому поступить было нельзя. Этот человек нам нужен.
Женщина уже рылась в сумке.
— Ничего, — ответила она. — Для меня это не ново. Вот деньги.
