— Я думала, ты никогда больше не вернешься, Равик, — сказала она.

— Мне пришлось пробыть в Швейцарии дольше, чем я рассчитывал. Я не мог приехать раньше.

— Почему ты ни разу не написал?

— А что бы от этого изменилось?

Она отвела взгляд в сторону.

— Все-таки было бы лучше.

— Лучше всего было бы вообще не возвращаться. Однако я не могу жить ни в какой другой стране, кроме Франции, ни в каком другом городе, кроме Парижа. Швейцария слишком мала, в других странах — фашисты.

— Но ведь здесь… полиция.

— У полиции сейчас так же много или, если угодно, так же мало шансов схватить меня, как и прежде. В последний раз мне просто не повезло. Не будем больше говорить об этом.

Он взял сигареты со стола около кровати. Это был удобный, средних размеров стол, с книгами, сигаретами и всякой мелочью. Равик не выносил ночных столиков с резными ножками и столешницами из поддельного мрамора, какие встречаются почти в каждом отеле.

— Дай и мне сигарету, — попросила Жоан.

— Ты не хочешь выпить?

— Хочу. Не вставай. Принесу сама.

Она нашла бутылку и налила две рюмки — ему и себе. Когда она пила, плащ соскользнул с ее плеч, и в свете редеющих утренних сумерек Равик увидел, что на ней то самое платье, которое он подарил ей перед поездкой в Антиб. Зачем она его надела, это единственное платье, которое он ей купил? Единственное? Он никогда над этим не задумывался. И сейчас он тоже не хотел думать об этом.

— Когда я увидела тебя, Равик… так неожиданно… — сказала она, — я ни о чем другом не могла думать. Просто не могла. А когда ты ушел — испугалась, что никогда больше не увижу тебя. Сначала ждала — а вдруг ты вернешься в «Клош д'Ор». Мне казалось, ты вернешься. Почему ты не вернулся?

— А к чему было возвращаться?

— Я пошла бы с тобой.

Он знал, что она сказала неправду, но не хотел думать об этом. Он вообще не хотел теперь ни о чем думать. Раньше он бы не поверил, что ее приход успокоит его. Он не понимал, зачем она пришла и чего хотела. Но неожиданно он почувствовал какое-то странное, глубокое успокоение. Она была здесь, и этого было достаточно. Что же это такое? — подумал он. — Неужели я снова теряю самообладание, снова погружаюсь во мрак и попадаю под власть воображения? Опять в висках стучит кровь, опять на меня надвигается опасность?

— Мне казалось, ты хочешь уйти от меня, — сказала Жоан. — Да ты и хотел! Скажи правду. Равик молчал.

Она смотрела на него, ожидая ответа.

— Я это знала! Знала! — повторяла она с глубокой убежденностью.

— Дай мне еще рюмку кальвадоса.

— А это кальвадос?

— Да. Разве ты не заметила?

— Нет.

Наливая рюмки, она положила руку ему на грудь, и он вдруг почувствовал, что ему нечем дышать. Она взяла свою рюмку и выпила ее.

— Да, это действительно кальвадос.

Она снова взглянула на него.

— Хорошо, что я пришла. Знала, что это будет хорошо.

Стало еще светлее. Послышался тихий скрип ставен. Поднялся утренний ветерок.

— Ведь правда хорошо, что я пришла? — спросил она.

— Не знаю, Жоан.

Она склонилась над ним.

— Нет, знаешь. Должен знать.

Он видел над собой лицо Жоан, ее волосы касались его плеч. Знакомая картина, подумал Равик, бесконечно чужая и близкая, всегда одна и та же и всегда новая. Он видел, что кожа у нее на лбу шелушится, видел, что она небрежно накрасилась — к верхней губе прилипли кусочки помады. Он смотрел на ее лицо, заслонившее весь мир, вглядывался в него и понимал, что только фантазия влюбленного может найти в нем так много таинственного. Он знал — есть более прекрасные лица, более умные и чистые, но он знал также, что нет на земле другого лица, которое обладало бы над ним такой властью. И разве не он сам наделил его этой властью?

— Да, — сказал он. — Это хорошо. В любом случае хорошо.

— Я не пережила бы этого, Равик…

— Чего бы ты не пережила?

— Если бы ты ушел от меня. Ушел навсегда.

— Но ведь ты уже решила, что я никогда не вернусь. Ты сама сказала…

— Это разные вещи. Живи ты в другой стране, мне казалось бы, что мы просто ненадолго расстались. Я могла бы приехать к тебе. Я знала бы, что всегда смогу приехать. А так, в одном городе… Неужели ты не понимаешь меня?

— Понимаю.

Она выпрямилась и откинула назад волосы.

— Ты не смеешь оставлять меня одну. Ты отвечаешь за меня.

— Разве ты одна?

— Ты отвечаешь за меня, — повторила она и улыбнулась.

Какую-то долю секунды ему казалось, что он ненавидит ее, ненавидит за эту улыбку, за ее тон.

— Не болтай глупостей, Жоан.

— Нет, ты отвечаешь за меня. С нашей первой встречи. Без тебя…

— Хорошо. Видимо, я отвечаю и за оккупацию Чехословакии… А теперь хватит. Уже рассвело. Тебе скоро идти.

— Что ты сказал? — Она широко раскрыла глаза. — Ты не хочешь, чтобы я осталась?

— Не хочу.

— Ах вот как… — произнесла она тихим, неожиданно злым голосом. — Так вот оно что! Ты больше не любишь меня!

— Бог мой, — сказал Равик. — Этого еще не хватало. С какими идиотами ты провела последние месяцы?

— Они вовсе не идиоты. А что я, по-твоему, должна была делать? Торчать у себя в номере, глядеть на пустые стены и медленно сходить с ума?

Равик слегка приподнялся на постели.

— Прошу тебя, не надо исповеди, — сказал он. — Мне это неинтересно. Я хочу лишь одного — чтобы наш разговор был чуточку содержательней.

Она с недоумением посмотрела на него. Ее рот и глаза, казалось, стали совсем плоскими.

— Почему ты ко мне вечно придираешься? Другие этого не делают. У тебя все вырастает в проблему.

— Возможно.

Равик отпил глоток кальвадоса и снова лег.

— Но это действительно так, — сказала она. — Никогда не знаешь, чего ждать от тебя. Ты заставляешь говорить вещи, которые не хочется говорить. А потом сам же набрасываешься на меня.

Равик глубоко вздохнул. О чем это он только что подумал? Да… Темный мирок любви, власть воображения — как быстро сюда можно внести свои поправки! И люди это делают. Неизменно делают сами. Старательнейшим образом они разрушают свои же мечты. Да и могут ли они иначе? Действительно, в чем их вина? Они кажутся себе красивыми, потерянными, гонимыми… Где-то глубоко под землей находится гигантский магнит — а на поверхности пестрые фигурки, полагающие, что они наделены собственной волей,