ощущал во время поездки, а какое-то тупое и непреодолимое желание спать, спать — и больше ничего. Едва передвигая ноги, он направился в «Энтернасьональ». Солнце немилосердно палило, голова налилась свинцом. Неожиданно Равик вспомнил, что еще не сдал свой номер в отеле «Принц Уэльский». Он был так утомлен, что с минуту раздумывал — не сделать ли это позже. Затем, пересилив себя, взял такси и поехал в «Принц Уэльский». Уплатив по счету, он едва не забыл сказать, чтобы ему вынесли чемодан.
Равик ждал в прохладном холле. Справа, у стойки бара, сидели несколько человек и пили «мартини». Дожидаясь носильщика, он едва не заснул. Дав ему на чай, он вышел и сел в такси.
— К Восточному вокзалу, — произнес он нарочито громко, чтобы это было слышно швейцару и носильщику.
На углу улицы де ля Боэти он попросил остановиться.
— Я ошибся на целый час, — сказал он шоферу. — Мне еще рано на вокзал. Остановитесь у того бистро. Он расплатился, взял чемодан и сделал несколько шагов в сторону бистро. Затем обернулся и посмотрел вслед такси. Оно скрылось из виду. Остановив другую машину, он поехал в «Энтернасьональ».
В холле не было никого, если не считать спящего мальчишки, помощника портье. Двенадцать часов дня. Хозяйка, очевидно, в столовой. Равик поднялся с чемоданом к себе в номер, разделся и встал под душ. Мылся он долго и тщательно. Потом обтер все тело спиртом. Это его освежило. Он вынул вещи из чемодана и задвинул его под кровать. Сменив белье и надев другой костюм, он спустился вниз к Морозову.
— А я только-только собирался к тебе, — сказал Морозов. — Сегодня я свободен. Можем вместе пойти в отель «Принц Уэльский»…
Он умолк и внимательно посмотрел на Равика.
— Уже незачем, — ответил Равик.
Морозов вопросительно глядел на него.
— Все кончено, — сказал Равик. — Сегодня утром. Не спрашивай ни о чем. Страшно хочу спать.
— Тебе еще нужно что-нибудь?
— Ничего. Все кончено. Мне повезло.
— Где машина?
— На улице Понселе. С ней все в порядке.
— Больше ничего не надо делать?
— Ничего. У меня вдруг ужасно разболелась голова. Хочу спать. Попозже спущусь к тебе.
— Ладно. Но, может быть, все-таки надо еще что-нибудь сделать?
— Нет, — сказал Равик. — Больше ничего. Все было очень просто.
— Ты ни о чем не забыл?
— Нет. Как будто не забыл. Только теперь я не могу об этом рассказывать. Надо сначала выспаться. Расскажу потом. Ты будешь у себя?
— Конечно, — сказал Морозов.
— Хорошо. Я зайду к тебе.
Равик вернулся в свою комнату. У него сильно разболелась голова. Он постоял немного у окна. Этажом ниже белели лилии эмигранта Визенхофа. Напротив высилась серая стена с пустыми окнами. Кончено! Он поступил правильно, так оно и должно было быть. Теперь всему этому конец. Но что же дальше? Этого он себе не представлял. Его ничто больше не ждет. Завтра — слово, лишенное всякого смысла. Нынешний день — последний.
Он разделся и снова вымылся. Долго держал руки в спирту и дал им просохнуть на воздухе. Кожа на суставах пальцев стянулась. Голова отяжелела, и мозг словно перекатывался в черепной коробке. Равик достал шприц и простерилизовал его в маленьком электрическом кипятильнике, стоявшем на подоконнике. Вода клокотала несколько минут. Это напомнило ему ручей. Только ручей. Открыв две ампулы, он втянул в шприц прозрачную, как вода, жидкость, сделал себе укол и лег на кровать. Полежав немного, он взял свой старый халат и укрылся им. У него было такое ощущение, словно ему двенадцать лет и он устал и одинок тем особенным одиночеством, которое присуще годам роста и молодости.
Он проснулся, когда уже смеркалось. Над крышами домов розовела вечерняя заря. Снизу доносились голоса Визенхофа и Рут Гольдберг. Он не мог разобрать, о чем они говорили, да и не особенно прислушивался. Подобно человеку, случайно заснувшему среди дня и проспавшему до самого вечера, он чувствовал себя совершенно выбитым из колеи и вполне созревшим для мгновенного, бессмысленного самоубийства. Если бы я мог сейчас оперировать, подумал он. Какого-нибудь тяжелого, почти безнадежного пациента. Он вспомнил, что весь день ничего не ел, и внезапно почувствовал страшный голод. Головная боль прошла. Он оделся и спустился к Морозову.
Морозов в рубашке с закатанными рукавами сидел за столом и решал шахматную задачу. Комната была почти пустой. На одной стене висела ливрея. В углу — икона с лампадкой. В другом углу стоял столик с самоваром. В третьем — роскошный холодильник, гордость Морозова. В нем он выстуживал водку, пиво и разную снедь. На полу перед кроватью лежал турецкий коврик. Морозов безмолвно поднялся, достал две рюмки и бутылку водки. Он налил рюмки дополна.
— «Зубровка», — сказал он.
Равик присел к столу.
— Пить ничего не хочу, Борис. Но я чертовски голоден.
— Ладно. Пойдем ужинать. А пока что… — Морозов достал из холодильника ржаной русский хлеб, огурцы, масло и баночку икры. — Замори червячка. Икра — подарок шеф-повара «Шехерезады». В знак особого расположения.
— Борис, — сказал Равик, — не будем ломать комедию. Я встретил его перед «Озирисом», убил в Булонском лесу и закопал в Сен-Жермене.
— Тебя кто-нибудь видел?
— Нет. Возле «Озириса» никого не было.
— А где-нибудь еще?
— В Булонском лесу какой-то человек прошел по лужайке. Но все уже было кончено. Он лежал в машине. Снаружи можно было видеть только меня и машину. Меня рвало. Ничего особенного, могло стошнить после выпивки.
— Что ты сделал с его вещами?
— Закопал. Монограммы и этикетки срезал и сжег вместе с документами. У меня остались только деньги и багажная квитанция. Он еще вчера выписался из отеля и собирался уехать сегодня утром.
— Черт возьми! Действительно повезло! Остались следы крови?
— Никаких. Крови почти не было. В «Принце Уэльском» я уже рассчитался. Чемодан привез сюда. Люди, с которыми Хааке был связан в Париже, скорее всего подумают, что он уехал. Если забрать багаж, от него не останется и следа.
— Его хватятся в Берлине и пошлют запрос местным властям. — Если получить багаж, никто не сможет узнать, куда он уехал.
— Узнают. Ведь он не использовал свое место в спальном вагоне. Билет ты уничтожил?
— Да.
— Тогда сожги и квитанцию.
— Ее можно переслать в багажную экспедицию и распорядиться отправить чемоданы до востребования в Берлин или куда-нибудь еще.
— Нет смысла. Лучше сожги. Не надо слишком хитрить. Это только насторожит полицию. А так выходит очень просто, исчез человек, и все. В Париже это бывает. Если начнется следствие, возможно, удастся выяснить, где его видели в последний раз. В «Озирисе». Ты заходил туда?
— Зашел на минуту. Я его видел, он меня — нет. Потом дожидался его на улице, там нас никто не видел.
— Могут справиться, кто был в то время в «Озирисе». Роланда, пожалуй, вспомнит, что ты заходил.
— Я бываю там часто. Это еще ни о чем не говорит.
— Лучше, чтобы тебя не допрашивали. Эмигрант, без документов. А Роланда знает, где ты живешь?
