продолжать держаться все в том же направлении, приведет в глубь страны, по всей вероятности, в Тимбукту. Поэтому крумэн советовал просить Голаха отвести их скорей в какой-нибудь береговой порт, где их мог бы выкупить английский консул.

Крумэн обещал быть переводчиком во время их разговора с Голахом и сделать все, что будет в его власти, чтобы содействовать удачному окончанию переговоров. Он мог убедить шейха изменить направление, сказав ему, что тот найдет гораздо лучший рынок, если поведет своих пленников в такое место, куда приходят корабли, капитаны которых охотно выкупят пленников.

В заключение крумэн прибавил таинственно, что есть еще один предмет, относительно которого он хотел их предостеречь. На предложение объясниться крумэн смолчал и, видимо, находился в сильном замешательстве. Наконец, он кончил тем, что сказал, что их друг Колин никогда не покинет пустыни.

— Почему? — спросил Гарри.

— Потому что шейх убьет его.

Гарри попросил его определеннее высказать свое мнение и объяснить, на чем оно основано.

— Если Голах заметит, что мать ребенка дает вашему товарищу хотя бы только по одному финику в день или по капле воды, он убьет их обоих. Голах вовсе не дурак, — он все видит.

Гарри обещал предупредить своего товарища о грозящей ему опасности, чтобы спасти его, прежде чем пробудятся подозрения Голаха.

— Ничего хорошего, ничего хорошего, — добавил крумэн.

Чтобы объяснить эти слова, переводчик сказал Гарри, что если молодой шотландец откажет женщине в какой бы то ни было просьбе, оскорбленное самолюбие негритянки превратит ее симпатию в ненависть, и тогда она постарается возбудить против него гнев Голаха, что, конечно, будет иметь роковое значение для его жертвы.

— Что же тогда делать, чтобы спасти его? — спросил Гарри.

— Ничего, — ответил крумэн, — вы ничего не можете сделать. Любимая жена Голаха любит его, и он умрет.

Гарри передал Биллю и Теренсу весь разговор с крумэном, и все трое стали советоваться.

— Мне кажется, черномазый прав, — сказал наконец Билль. — Если Голах заметит, что одна из его жен оказывает предпочтение мистеру Колину, — бедный малый пропал.

— В этом нет ничего невозможного, — добавил Теренс. — Я вижу, что с какой стороны ни взгляни, Колин попал в затруднительное положение; непременно надо его предупредить, как только он к нам присоединится.

— Колин, — сказал Гарри, когда их товарищ с ребенком подошел к ним, — держись подальше от этой негритянки. Тебя уже заметили; крумэн только что предупредил нас, и, если Голах увидит, что она тебе дает что-нибудь есть, ты погибший человек.

— Но что же я могу сделать? — отвечал молодой человек. — Если бы эта женщина предлагала вам молока и фиников, когда вы умираете от голода и жажды, могли бы вы отказаться от них?

— Нет, признаюсь, и желал бы только, чтобы поскорей случилось подобное; но только держись от нее подальше; ты не должен отставать от нас и все время иди рядом с другими.

Между тем караван шел к тому месту, где Голах рассчитывал найти известный ему источник и сделать привал.

Прошло еще два дня утомительного путешествия, прежде чем караван дошел до источника. Четверо белых невольников находились в самом плачевном состоянии. Тропическое солнце немилосердно жгло их своими знойными лучами; рот высох, кожа потрескалась, а израненные от долгой ходьбы по горячему крупному песку ноги отказывались служить.

Голодные, снедаемые мучительной жаждой, обессиленные, еле тащились несчастные пленники за своим хозяином, восседавшим на верблюде.

Увидев издали небольшой холмик, покрытый довольно густым кустарником, Голах обернулся и жестом указал невольникам на зеленую листву деревьев. Все поняли значение этого сигнала, и у них вдруг явилась надежда на спасение. Силы точно чудом прибавилось, и каждый без всякого принуждения удвоил шаг и спустя немного времени караван был уже у подошвы холма.

Нечеловеческие усилия, которые употребили изнемогавшие от жажды невольники, чтобы поскорее достигнуть источника, должны бы были вызвать к ним сострадание черного шейха, но это был не такой человек; чужие страдания его, по-видимому, только забавляли.

Сначала он приказал развьючить верблюдов и поставить палатки, а пока одни невольники занимались этим, другие отправились на поиски топлива.

Покончив с устройством лагеря, шейх собрал все имевшиеся меха и сосуды для воды и разместил их возле колодца.

Медленно, точно нарочно испытывая терпение остальных, привязал он затем на веревку кожаное ведро и, доставая им воду, начал наполнять все расположенные кругом сосуды, стараясь не проливать ни капли драгоценной влаги.

Когда все сосуды до последней бутылки были наполнены водой, шейх велел подойти к себе женам и детям и дал каждому из них почти по целой пинте воды. После этого всем им приказано было отойти и дать дорогу невольникам.

Женщины и дети безропотно покорились суровому голосу владыки.

Только после этого уже подошли невольники, и тут началась настоящая сумятица: вырывая друг у друга сосуды, наскоро наполняли их водой, залпом осушали по целой кружке и тянулись к воде, радуясь возможности утолить так долго мучившую их жажду.

Часа через два после прибытия этого каравана к источнику подошел другой караван. Голах встретил прибывших словами: «Друзья или враги?» — обычная формула приветствия в пустыне между незнакомыми людьми.

На следующее утро у Голаха был длинный разговор с шейхом, после чего он вернулся в свою палатку с недовольным видом.

Новоприбывший караван состоял из одиннадцати человек, восьми верблюдов и трех лошадей. Они шли с северо-запада. Кто они такие и куда идут — этого Голах не знал, а объяснения, полученные им от шейха, вовсе не удовлетворили его.

Несмотря на то, что Голах сильно нуждался в провизии и ему необходимо было как можно скорее возобновить ее запасы, он решился провести весь этот день у источника. Крумэну удалось узнать, что шейх решился поступить таким образом, боясь враждебных действий со стороны новоприбывших.

— Если он их боится, — заметил Гарри, — так, по-моему, он должен уходить отсюда как можно скорее.

Крумэн отвечал на это, что если предположение Голаха верно и арабы действительно занимаются грабежом в пустыне, то они не тронут Голаха, пока он будет стоять у колодца.

Крумэн говорил правду: разбойники никогда не нападают на свои жертвы в харчевне, а всегда на больших дорогах, пираты не грабят кораблей в гавани, а непременно в открытом море. То же самое повторяется и в великом песчаном океане — Сахаре.

— Я бы очень хотел, чтобы эти арабы оказались разбойниками и чтобы они отбили нас у Голаха, — сказал Колин, — может быть, они согласятся отвести нас на север, где рано или поздно за нас заплатят выкуп; если же нас поведут в Тимбукту, как заявил нам Голах, то мы никогда не выберемся из Африки.

— Об этом следует подумать теперь же. Каждый день пути к югу удаляет нас от нашей родины и уменьшает надежду возвратиться когда-нибудь домой; может быть, эти арабы могут нас купить и отвести на север. Что, если мы попросим крумэна поговорить с ними об этом?

Все согласились с этим мнением. Подозвали крумэна и сообщили ему о своем плане, на что крумэн ответил, что никто не должен видеть, когда он будет говорить с арабами. Он сказал при этом то же самое, что заметили и сами мичманы еще раньше. Голах и его сын не теряли их из виду, и потому едва ли удастся найти случай поговорить с арабским шейхом.

Пока крумэн говорил с ними, арабский шейх направился к колодцу. Невольник встал и осторожно стал приближаться к нему, но Голах его увидел и с угрозой приказал вернуться назад, африканец не особенно торопился повиноваться и сделал вид, что пьет.