Соларин неожиданно убрал руки с моих плеч, и лицо его снова стало бесстрастным, как маска. Я понимала, что испытываю судьбу, но остановиться уже не могла.

— Вы все знаете, — сказала я. — А кто был человек на велосипеде? Вы должны были его видеть, раз шли за мной. Почему вы преследуете меня, предостерегаете, но ничего не хотите объяснить? Что вам нужно? При чем здесь я?

Я остановилась, чтобы перевести дыхание. Соларин пристально смотрел на меня.

— Я не знаю, как много могу рассказать тебе, — мягко и ласково произнес он, и впервые я уловила легкий славянский акцент в его безупречном английском произношении. — Что бы я ни рассказал, это подвергнет тебя еще большей опасности. Я прошу верить мне, потому что сильно рискую, просто разговаривая с тобой.

К моему огромному изумлению, он придвинулся ко мне еще ближе и коснулся моих волос так нежно, словно я была маленькой девочкой.

— Держись подальше от этого шахматного турнира. Никому не доверяй. На твоей стороне могущественные друзья, но ты не понимаешь, в какую игру играешь…

— Какая сторона? — сказала я. — Не играю я ни в какую игру!

— Нет, играешь, — ответил он, глядя на меня как-то странно, словно хотел обнять и не решался. — Ты играешь в шахматы. Но не беспокойся, я мастер этой игры. И я на твоей стороне.

Он двинулся к двери. Я последовала за ним, словно в каком-то дурмане. Когда мы дошли до двери, Соларин прижался спиной к стене и прислушался, словно ожидая, что кто-нибудь ворвется внутрь. Затем он взглянул на меня. Я растерянно стояла рядом с ним.

Он сунул руку за пазуху и кивнул мне, чтобы я шла первой. За пазухой у него я заметила холодный блеск пистолетной рукоятки. Проглотив тугой ком в горле, я опрометью выскочила за дверь.

Зимний свет струился сквозь стеклянные стены фойе. Я быстрым шагом пошла к выходу, кутаясь в пальто, пересекла широкую обледенелую площадь и заспешила по ступеням к Ист-Ривер. В лицо мне дул противный колючий ветер.

Преодолев половину пути, я остановилась перед воротами, сообразив, что забыла свой портфель за скамьей в комнате для медитаций. В нем были не только библиотечные книги, но и записи о событиях последних дней.

Великолепно! Вот здорово, если Соларин найдет эти бумаги и сделает вывод, что я исследовала его прошлое гораздо более детально, чем он мог предполагать! И он будет абсолютно прав. Обозвав себя идиоткой, я повернулась на сломанном каблуке и отправилась обратно.

Я вошла в вестибюль. Дежурный был занят с посетителем. Охранника нигде не было видно. Я уверяла себя, что бояться глупо. Внутреннее фойе было безлюдным и просматривалось вплоть до винтовой лестницы в глубине. Ни одного человека вокруг не наблюдалось.

Я взяла себя в руки и отважно пересекла фойе, оглянувшись только однажды — когда добралась до витража Шагала. Дойдя до комнаты для медитаций, я толкнула дверь и заглянула внутрь.

Потребовалась секунда, чтобы мои глаза привыкли к освещению, но даже с того места, где я стояла, было видно, что с момента моего ухода обстановка в комнате изменилась. Соларина не было. Как не было и моего портфеля. На каменной плите лежало тело. Я стояла у двери, и меня тошнило от страха. Длинное, распростертое тело на плите было одето в униформу шофера. Кровь у меня в жилах застыла. В ушах стоял звон. Сделав вдох, я вошла в комнату, и дверь за мной захлопнулась. Я подошла к плите и посмотрела на бледное, застывшее лицо, освещенное пятнами света. Это был Сол. Он был мертв. От ужаса у меня внутри все сжалось. Никогда раньше я не видела мертвецов, даже на похоронах. Я едва не расплакалась. Но прежде чем из глаз у меня брызнули слезы, мне стало не до скорби. Сол не сам забрался на плиту и перестал дышать. Кто-то положил его туда, и этот кто-то был в комнате в течение последних пяти минут.

Я бросилась в фойе. Дежурный все еще что-то объяснял посетителю. Сначала я хотела все рассказать, но затем решила этого не делать. Мне будет нелегко объяснить, как убитому шоферу моих друзей довелось здесь очутиться и при каких обстоятельствах я обнаружила труп. Не менее трудно было бы объяснить и совпадение, вследствие которого я вчера оказалась поблизости, когда другой человек умер столь же загадочной смертью. Причем была я там вместе с подругой, шофер которой лежит сейчас мертвый в комнате для медитаций. И нас обязательно спросили бы, почему мы не заявили о двух пулевых отверстиях, которые появились в машине.

Я ретировалась из здания ООН и помчалась по ступенькам в сторону улицы. Я понимала, что должна сразу же отправиться к властям, но пребывала в ужасе от случившегося. Сол был убит в комнате через минуту после того, как я покинула ее. Фиске был убит через несколько минут после начала перерыва. Оба убийства произошли в общественных местах, и рядом находились ничего не подозревающие люди. Оба раза на месте преступления был Соларин. У него имелось оружие, верно? И он был там. Оба раза.

Итак, мы играем в игру. Хорошо, но если так, я хочу знать ее правила. Направляясь по холодной улице к своему безопасному, теплому офису и обдумывая произошедшие события, я чувствовала, как страх и растерянность уступают место решимости. Я должна поднять завесу таинственности, окружающую эту игру, установить правила и игроков. И быстро. Потому что фигуры двигались слишком близко от меня, чтобы я могла спать спокойно. Я не подозревала, что совсем недалеко от меня скоро будет сделан ход, который перевернет всю мою жизнь…

— Бродский в ярости, — нервно сказал Гоголь.

Едва завидев, как в двери отеля «Алгонкин» вошел Соларин, телохранитель вскочил с мягкого кресла в фойе и, забыв про свой чай, кинулся навстречу шахматисту.

— Где вы были?

Бледная кожа Гоголя была белее простыни.

— На улице, дышал воздухом, — спокойно ответил Соларин. — Здесь вам не Россия. В Нью-Йорке люди ходят гулять, не уведомляя перед этим власти о своих перемещениях. Вы думали, я собираюсь перебежать?

Гоголь не ответил на улыбку Соларина.